05-05-28, Дневники участников Тибетской экспедиции

ЕИР

Отложение империла было показано сегодня. Но почему оно имело такой золотистый цвет? Ибо сильное увеличение дает золотистый цвет. Именно этот яд дает людям столько беспокойства. Не забывайте, что самое большое невежество недостойно капли империла. Ведь империл не является личным продуктом, но, испаряясь, напитывает пространство, за чистоту которого ответственны все. Можно описать, как представился вид империла. Теперь, конечно, Учитель знает о печальной судьбе Тибета. Не забудем, что Наша школа в Кампа Дзонге была прекращена ламами. Теперь же ламы не осознали Нашу весть. Пора показать сущность ламства. Можно ожидать смятения в среде лам. Пусть Ф. орден Будды Побеждающего возложить на Майтрейю в Гуме. Теперь др. Свободная воля служит предметом наибольших противоречий. Для одних она обращается в своеволие, для других в безответственность, для третьих в безумие самомнения.. Только прошедший дисциплину духа может осознать, как сурова действительность свободы. Упадок свободы можно назвать праздником невежества. Люди не могут примириться с иерархией Знания и уважать суровость воли. Между тем, возможна ли йога, где нет ответственности за волю. Каждый йог как бы мечет мечи над сердцем своим, так ответственны его волевые действия. Последствия, вызванные волею йога, могут быть несказанно тяжелы, но он знает, почему он избрал их. Так можно представить йога воином без смены. Кто уверен за волю свою, пусть войдет. Теперь др. — Имею еще показать подробности Тибета, но прошу видеть их совершенно спокойно. Все они волновать не могут, ибо ваш проход необычно удачен. Никто не прошел этим путем из Урги. Могу назвать это кесаревым сечением ламаизма для спасения зерна Будды — довольно. Сегодня я так призывала Светика, слышала свой голос. Призывала его ближе к нам. Хочу видеть его в первых рядах. В ночь на 5-е мая было видение отложения империла. На золотистом светящемся поле прозрачные пузырьки, обведенные темным ободком.

ЮНР

5 мая. Мы поднялись очень рано, но скоро обнаружили, что вьючные животные ни в деревню, ни в наш лагерь не прибыли, а старшина все еще наслаждался утренним сном. Мы с Портнягиным отправились к нему и строго приказали тотчас же приготовить животных, иначе ему придется сопровождать нас в Шекар, где он будет передан дзонг-пону. Он оправдывался тем, что крестьяне игнорировали его приказы, и хотя в деревне было достаточно вьючных животных, он не смог их собрать без нашей помощи! Старшина настаивал на том, чтобы мы остались в его доме и дали ему время сбегать к помощнику и выяснить, готовы ли животные. Через полчаса он возвратился в отчаянии, рассказывая, что крестьяне посмеялись над ним и отказались выполнять приказы. Он попросил нас пойти с ним и разобраться в ситуации. Так мы начали обход дворов деревни. Процедура была короткой, но достойной внимания. В каждом дворе неизменно происходило одно и то же. Старшина с тяжелым хлыстом в руке входил во двор и спрашивал громким голосом: «Вы готовы поставить животных, согласно вчерашнему приказу?» Вопрос сопровождался в большинстве случаев ударом хлыста. Получивший удар неизменно отвечал пронзительным голосом: «Ла-лес», то есть «да». После такой действенной процедуры вьючных животных выводили со двора на улицу, а старшина направлялся к следующему дому. Таким образом нам удалось собрать около половины нужного количества караванных животных. Остальные должны были прибыть из соседних ферм и деревень. Мы выразили старшине протест против его жестокого обращения с местными крестьянами, но он только рассмеялся, сочтя наше возмущение нелепым.

Мы возвратились в наш лагерь с двумя прекрасными верховыми лошадьми. Пришлось еще пару часов прождать недостающих животных, которые, как сообщили, были уже в пути. Забавный несчастный случай произошел утром, когда майор, исполняющий обязанности командующего фортом, и несколько его солдат приехали в лагерь, чтобы выставить своих коней на продажу. Лошадь майора взвилась, понесла, за лагерем сбросила наездника в пыль и исчезла за горным отрогом. После такого позора он не посмел приближаться к нашему лагерю и пешим отправился в деревню.

Наконец, караванные животные прибыли. Снова пришлось стать свидетелями любопытной сцены. Старшина сердито ругал погонщиков и приказал одному из своих слуг принести широкий ремень. Когда инструмент для наказания принесли, опоздавших погонщиков – троих мужчин и пятерых женщин – поставили на колени, и старшина нанес им несколько звучных ударов по щекам. Виновные кричали неестественно пронзительными голосами, но не казались страдающими от наказания.

Мы покинули лагерь вскоре после того, как прибыл весь караван, оставив одного Портнягина следить за распределением грузов в последней партии вьючных животных. За несколько минут до их отбытия старшине принесли стрелу с прикрепленной к ней полоской красной ткани. Это был официальный приказ из Лхасы, предписывающий роте пехотинцев немедленно отправиться в Лхасу и присоединиться к экспедиционным войскам, стоящим в Поюле на юго-востоке провинции Кхам. Деревенским старшинам, проживающим вдоль маршрута, было приказано снабдить проходящие отряды транспортом и провизией. Приказ не произвел большого впечатления на местных жителей, лишь большее количество чанга, или ячменного вина, было выпито в этот день. После прочтения приказа старшина тщательно намотал материю на стрелу и воткнул ее в одну из наших коробок, таким образом приказ о мобилизации пропутешествовал с нами к Мемо и дальше. Как оказалось впоследствии, старшина опасался отправлять приказ с верховым посыльным, который мог выбросить его, и поэтому предпочел доверить важное послание иностранному каравану! Да-йиг, или письмо-стрела, объявляющее мобилизацию отрядов, прибыло в Мемо с нашим караваном и было обнаружено Портнягиным во время осмотра грузов. Оно было сразу передано местному старшине с объяснением, что мы не имеем никакого отношения к мобилизации. Несмотря на наши заверения, приказ после внимательного изучения был возвращен нам на том основании, что раз он прибыл с нами, то с нами должен и отбыть! Мы, конечно, отказались взять его, но утром он снова был воткнут в одну из наших коробок и таким образом прибыл в Шекар. По мнению старшины, надежнее было послать письмо с европейским караваном, чем доверить местному посыльному.

Что случилось в Поюле? Задавленное чрезмерными налогами население некоторых наиболее воинственных долин восстало с оружием в руках против губернаторов Лхасы и их солдат. Сообщалось, что губернатор и около шестидесяти тибетских солдат расстались с жизнью в Поюле, стране знаменитых воинов. В Лхасе и Шигадзе были мобилизованы отряды, и лхасскому казначейству пришлось выдержать это новое напряжение. Кроме страданий войны стране приходилось переживать гибельные последствия мобилизации.

В перемещении тибетских отрядов нет никакого порядка. Они обычно получают транспортные средства от местного населения. Солдатам приходится везти с собой провизию из дома. Все они едут верхом, некоторые на лошадях и мулах, а некоторые даже на ослах и яках. Никакой униформы нет, за исключением редко встречающихся краг, в то время как большинство людей одеты в тибетские кафтаны и меховые шапки. Обмундирование цвета хаки, позаимствованное не так давно из Индии, служит только парадной формой. Обычное вооружение состоит из английских винтовок старого образца, которые никому не в состоянии причинить вреда из-за отсутствия надлежащего ухода. Тибетским пехотинцам и кавалеристам нравится ездить с примкнутыми к стволам штыками, которые, кроме того, обычно ярко украшаются церемониальными шарфами и разноцветными полосками ткани. Часто случается, что при начале боевых действий они предпочитают оставлять свои винтовки из опасения потерять их и стреляют из старинных мушкетов или просто скрываются за камнями или в любом другом естественном укрытии. Нападение тибетцы всегда предваряют дикими воплями, которые должны подбодрить отряды. «Кхи, ху, ху!» или «у-ху, у-ху, у-ху!» – любимые боевые кличи тибетцев, идущих в атаку.

Тибетская колонна представляет собой длинную вереницу всадников, которую сопровождают сотни вьючных животных, груженных всеми видами домашнего и лагерного снаряжения. Среди багажа особенно бросаются в глаза мешалки для приготовления чая. Офицеры едут на своих собственных лошадях или мулах, которые иногда украшены богатыми попонами и имеют чрезмерное количество багажа, притороченного к седлу, из-за чего всаднику приходится сидеть на лошади как в кресле с вытянутыми вперед ногами. Все идет хорошо, пока животное спокойно, но если оно вдруг пугается, то часто сбрасывает наездника и поклажу в дорожную пыль. Обычно вперед посылаются верховые, объявляющие о прибытии отрядов. В данном случае посыльный, спешно отправленный в Шекар, по дороге присоединился к нашему каравану и не торопясь добрался до Шекара за два дня вместо одного, оставаясь все время в нашем лагере и пользуясь всеми приготовлениями, сделанными для нас по приказу правительства. Все это время он пьянствовал и доставлял большие неприятности.

Когда мы наблюдали за передвижением тибетских отрядов, то удивлялись, что станет с ними в горных долинах Поюла, и смогут ли их командиры справиться с ситуацией. Восстания в горах – ужасное бедствие, уносящее многие жизни подобно наводнению. Никогда не знаешь точно, где и кто является врагом, поэтому проходящие колонны, неспособные оказать сопротивление, часто уничтожаются в узких долинах. По словам старого тибетского солдата, который был свидетелем некоторых походов Калон ламы в 1917-1918 гг., такое часто случается в Восточном Тибете.

Путь в Шекар пролегал по правому песчаному берегу Пхунгчу. Песчаные и известняковые утесы высились по обеим сторонам долины. Страна живо напоминала районы Центральной Гоби. Повсюду виднелись небольшие деревушки со скудными полями, на которых работали крестьяне. Молодая трава росла на речных берегах, покрытых стаями диких гусей, уток брахмини и чирков. К нашему отряду присоединился лама на великолепном черном муле и сопровождал нас до нашей стоянки в Мемо. За спиной у ламы висел прекрасный карабин Маузера и патронташ. Он ехал из Ташилунпо и сопровождал своего господина, богатого ламу-торговца, в Шекар.

Около двух часов дня мы достигли маленькой деревушки Мемо, которая состояла из одного большого дома, принадлежащего местному старшине, и нескольких фермерских хозяйств в ее окрестностях. Мы были встречены женой местного старшины, пожилой женщиной, которая старалась устроить нас поудобнее. Лагерь разбили на ровном месте за деревней, и все шло хорошо, пока наш тибетский проводник не напился и не отказался выполнять свою работу. Госпожа Рерих упрекнула его за такое поведение, и он, разъярившись, выбежал к толпе крестьян, крича, что мы плохие люди, потому что сказали, что он пьян, когда этого не было, и приказал крестьянам не обслуживать нас.

Толпа испугалась и рассеялась, а мы остались без топлива и корма для животных почти на три часа. Недисциплинированный служащий ушел в палатку и наотрез отказался выполнять свою работу. Солдат из Тингри, который сопровождал экспедицию в Шекар, тоже был пьян и совершенно не мог помочь. Он пришел ко мне и в отчаянии просил поговорить с крестьянами и убедить их изменить свое отношение. Пришлось идти к старшине, где я убедился, что его семья была во всем готова помочь нам. Жена старшины сразу созвала всех слуг и дала им строгие указания снабдить нас топливом и кормом и собрать животных к завтрашнему дню. Через час у нас было все. Но за первой неприятностью последовала другая. Между караванщиками из Тингри и крестьянами Мемо возник серьезный спор. Письмо с сообщением о нашем прибытии крестьяне получили всего за несколько часов до приезда экспедиции и не смогли приготовить нужное число караванных животных. Они решили нанять их у людей из Тингри. Те отказались и бросились уводить своих лошадей и мулов, но были задержаны группой жителей Мемо, в то время как другая группа крестьян пригнала всех животных старшине во двор. После бурного разговора вопрос был улажен, и караванщики из Тингри согласились отдать животных в наем. Профессор Рерих сразу уволил недисциплинированного служащего и сообщил, что о его поведении будет доложено районому губернатору в Шекаре.

После полудня нас посетил лама из Ташилунпо. Почтенный монах горько жаловался на репрессии лхасского правительства и сообщил, что многие монахи оставили монастыри, а большинство богатых семей Цанга доведены до чрезвычайной бедности.

Вечером мы сидели около палаток и наблюдали за непрерывным потоком всадников, едущих из Тингри в Шекар. Некоторые были на мулах, другие – на прекрасных верховых лошадях необычайно высокого роста, как говорили, выведенных в Центральном Тибете. Посыльные солдаты, отправленные из Тингри объявить о прохождении отрядов, выполняли свои обязанности не спеша и провели ночь в нашем лагере. Они напились, и один из них горько жаловался на грустную жизнь тибетского солдата. По его словам, едва его часть возвратилась из Кхама в Тингри, как снова получила приказ двигаться в Поюл и принимать участие в военной операции против по-пов. Наш третий верблюд стал показывать признаки истощения, и пришлось оставить его на попечении жены старшины. Пожилую госпожу пригласили в лагерь и подарили ей верблюда. Она чувствовала себя чрезвычайно польщенной и настаивала на том, чтобы мы проинструктировали ее и ее брата, как ухаживать за животным. Мы дали ей урок «верблюдовождения» и показали, как заставить его вставать на ноги и ложиться. Все зрители были сильно взволнованы, а бравое животное препроводили в его новый дом. Ворота, ведущие во внутренний двор дома, были слишком малы, чтобы через них мог пройти верблюд, и пришлось их расширить, удалив часть кирпичной стены. Это был первый верблюд, которого видели в этой области, и семья старшины по достоинству оценила выпавшую им честь. Ночью ужасная суматоха и беготня по лагерю заставили нас вскочить с постелей. Верблюд вырвался на свободу и возвратился к своим товарищам. Старшина со всем своим семейством гонялся за ним, но поймать животное им не удалось. Нашим людям пришлось отвести верблюда в новую конюшню, расположенную во внутреннем дворе дома старшины.

С Тингри и областью, расположенной юго-западнее его вокруг горной цепи Лапчи кангри, связан один из величественных эпизодов религиозной и литературной истории Тибета. В первой половине одиннадцатого столетия здесь жил и трудился самый знаменитый учитель Тибета – отшельник Миларепа (Мила рас-па), святой Франциск Страны Снегов. На юге Тингри в почти недоступных горных долинах, ведущих к высочайшим нагорьям земли, где снежные гиганты Эверест, Макалу и Гауришанкар вздымаются на громадные высоты, словно соперничая друг с другом, еще живут отшельники, ревностно оберегающие тайну Миларепы, передаваемую через поколения учителей. Здесь в затерянных диких горах все еще можно услышать песни Миларепы и рассмотреть на стенах покинутых горных жилищ отшельников изображения Учителя, слушающего Внутренний Голос. Каждый год паломники поднимаются почти недоступными тропами к Эвересту, чтобы увидеть гигантский скол на склоне горы – след падения Наро Бон-чунга.

Однажды Наро, один из главных учителей Черной Веры Тибета, вызвал Миларепу подняться на вершину Эвереста, называемого здесь «Матерью Великих Снегов». Миларепа принял вызов и вошел в глубокую медитацию. Тем временем Наро, видя Миларепу, сидящего неподвижно, с помощью сверхъестественной силы начал взлетать к вершине великой горы. Но как могла победить Черная Вера? Внезапно на вершине горы появился сияющий трон, на котором сидел медитирующий Миларепа. Ослепленный блистающим видением, Наро упал в глубокую пропасть и при падении оставил гигантский след своего поражения. Так говорит легенда, и сотни паломников превозносят мудрость Учителя, которому были послушны и звери, и птицы.

Там, в отдаленных горах, можно все еще встретить затворников, членов тайного братства последователей Миларепы, именуемого «Братья и Друзья Тайного». На покрытых льдом склонах прохожий еще может увидеть фигуру монаха в белых одеждах адепта тайной науки «Внутреннего Огня», или Лунг-тум-мо (лунг гтум-мо). Молва об этой области распространилась далеко по всей буддистской Центральной Азии, и ученые ламы Монголии часто рассказывают о духовных учителях и отшельниках горной страны юго-западнее Шигадзе.

По дороге в Тингри мы встретили нескольких лам – последователей Миларепы, совершающих паломничество в долину Лапчи и ее храм. Некоторые из них несли большой дамару, трезубец и канг-линг, или трубу, сделанную из человеческой кости, подвешенную к поясу. Их одежда состояла только из белого домотканого халата, ставшего серым от постоянной носки и непогоды; волосы были собраны в узел на макушке.

Мне предоставилась возможность поговорить с ними и составить Гурбум, или собрание песен Миларепы. Я расспрашивал их о последователях Миларепы и известных убежищах в горах. Сначала они были озадачены моими вопросами. Какое право имел чужестранец расспрашивать о жизни их товарищей-монахов? Но постепенно, видя что я совершенно серьезен, они становились более общительными. Уже упомянутые «Братья и Друзья Тайного» – посвященные ученики одного учителя, объединенные общим источником указаний. Они обычно останавливаются в горных убежищах и узнают друг друга по определенным приметам. Они практикуют интенсивную медитацию и тайную науку «Внутреннего Огня», которая позволяет адепту часами сидеть на пронизывающем ветру и во время бури, не ощущая мороза. Наоборот, он чувствует приятное тепло, разливающееся по телу и иногда видит возникающие вокруг него языки пламени. Говорят, что некоторые из адептов этих практик, чьи жизни были особенно исполнены святости, способны растопить снег вокруг себя на значительном расстоянии. Перед достижением этой стадии тум-мо, устремленный монах должен подвергнуться курсу обучения под руководством учителя, который пристально наблюдает за своими учениками. Без учителя тум-мо считается чрезвычайно опасным, и известны многие случаи, когда монахи сходили с ума. Я слышал о монахе, который практиковал концентрацию, позволяющую развить в себе тум-мо, в течение четырнадцати лет, но однажды был прерван случайным прохожим, потерявшим путь и спросившим монаха о дороге. В результате этого медитирующий лама испытал такой страшный удар, что не сумел перенести его и лишился разума. Правила тум-мо и медитаций, которые служат чтобы развить эту способность, содержатся в специальных руководствах. Некоторые из них напечатаны в Нартанге, но чтобы получить их, нужно иметь специальное разрешение от правительства. Большинство руководств – рукописные и переходят после смерти учителя к его самому лучшему ученику. Эти руководства, как правило, составлены на так называемом языке мантр, высоко техничной форме тибетской литературы, использующей специальные выражения.

Интересно заметить, что тум-мо также практикуется в монгольских монастырях. Эти монастыри, обычно называемые дьян-кхитами, или отшельническими жилищами дхьяна (санскр. дхьяна – размышление), рассеяны по всей стране. На посещение их должно быть получено специальное разрешение, и даже после этого посетителям запрещается разговаривать с ламами в их кельях.

Миларепа и его песни очень популярны среди жителей Тингри и его окрестностей, и легенды о нем часто рассказываются по вечерам возле костров лагерных стоянок и у деревенских домашних очагов. Автор получил огромную пользу от таких бесед с путешествующими торговцами и странствующими ламами.

В некоторых домах Тингри и окрестных деревнях мы обнаружили настенные росписи, изображающие Миларепу с правой рукой, поднятой к правому уху, слушающего таинственные голоса природы. Он всегда изображается сидящим перед пещерой на фоне огромной снежной горы. На нем белые одежды его секты и шнурок аскета. Газели, леопарды и лани смотрят на святого, погруженного в глубокую медитацию. Его учитель, Джецюн Марпа, часто изображается над ним в облаках, руки его сложены в дхиани-мудру – позу размышления. Другие популярные картины изображают святого в его обычной позе, сидящего среди остроконечных скал на фоне заснеженных гор, с богиней Тше-ринг-мой, прислуживающей ему. Святой выглядит совершенно изнуренным после строгой епитимьи. Рисунок фресок выполнен довольно грубо, но цвета изящны. Время смягчило слишком яркие контрасты и скрыло ошибки рисунка. Раскрашенные изображения Миларепы встречаются довольно часто, а его бронзовые статуэтки чрезвычайно редки. Удалось достать только одно очень грубо сделанное бронзовое изображение святого.