10-10-27, Дневники участников Тибетской экспедиции

10/X Поездка к "командующему Востоком" Тибета. Новый припадок Ю. Н. Ставка. Торжественный прием. Посещение лагеря генералом.

ЕИР

Вы знаете размер битвы, происходящей около вас. не запомню такой. Но кто с Нами, тот победит. Степень пустынного льва особенно осуществляет мысли, потому надо быть особенно осторожными. Сказано, явить У. мягкосердие и не замечать несовершенства. Великое сердце может вместить это. Теперь можно думать лишь о Т. остаточно знаете, как привожу полезных людей. У. нуждается в отдыхе, дайте его ему. Главное наемный караван. Радость легко достижима, если каждый момент ощущаете преданность Нам. Удовлетворение доступно ученикам, тучи любящим и понимающих, как солнце может жечь без туч. Не вижу ничего вредного сейчас. Путь царственный — довольно. Чем помочь У.? Главное, дайте покой и хотя бы временно не возражайте ему. Степень Пустынного Льва не знает обид. Кто же может обидеть? Но мне так больно было услышать от него, что Монг. и Тиб. удивляются моим странным глазам, иначе говоря, по объяснению Юр., злым. Не злые, но пронзительные, глаза вещей не могут быть туманными. Чур, не возражай Мне, когда так много делаю.

ЮНР

Рано утром 10 октября в лагерь прибыли несколько чиновников с приглашением посетить лагерь верховного комиссара Хора. Несмотря на большую слабость, я должен был сопровождать профессора Рериха и нашего полковника в лагерь генерала. Генерал желал знать о нашей экспедиции, и присутствие переводчика было необходимо.

Лагерь верховного комиссара был расположен в северо-восточном углу низины Чу-на-кхе. Путь к лагерю был тяжел и утомителен из-за многочисленных кочек и отсутствия хорошо протоптанной дороги. Лошади часто спотыкались и с каждым толчком я чувствовал возвращение болезни.

Наша группа ехала в следующем порядке: сначала монгол из нашего конвоя с флагом экспедиции, потом профессор Рерих, полковник и я. Нас сопровождали трое монголов, вооруженных винтовками за плечами. Тибетские чиновники ехали позади них. В дороге у меня снова начался сердечный приступ, и я вынужден был остаться с одним из монголов. Тибетский чиновник поскакал в лагерь за врачом. Немного позднее к нам подъехали г-жа Рерих, доктор и Портнягин, которые остались со мной, а профессор Рерих с полковником отправились к генералу. После того, как доктор дал мне очередную дозу лекарства, я почувствовал себя несколько лучше, но был все еще слишком слаб, чтобы ехать в лагерь генерала. Тибетский чиновник с несколькими солдатами прискакал оттуда и настаивал на моем прибытии к генералу. Люди пытались отнести меня на винтовках, используя их в качестве носилок. Но эта затея не удалась, и им пришлось оставить меня. Тем временем генерал послал другого посыльного убедить меня прибыть как можно скорее. Это был его личный секретарь, молодой тибетец, которого я встречал в Дарджилинге в 1924 г. Я сделал последнюю попытку добраться до лагеря генерала на лошади доктора, животного с исключительным темпом, и это мне удалось.

Лагерь генерала представлял собой поселение, состоящее из черных палаток кочевников. В центре стояла просторная белая палатка генерала, окруженная высокой стеной, сделанной из дерна и мешков аргала. Эта стена защищала палатку от сильных ветров тибетского нагорья. Перед палаткой был установлен флагшток с тибетским военным флагом. Почетный караул был выстроен около входа, и люди отдали нам честь. Солдаты носили европейские униформы, привезенные несколько лет назад из Индии, но команды отдавались по-китайски. Мы спешились, оставив лошадей под присмотром служащих, и вошли в палатку генерала, где нашли генерала и профессора Рериха. Интерьер был украшен большими кусками разноцветного китайского шелка и парчи, которые образовали балдахины над сиденьем генерала. На центральной стене висели танки, или расписанные знамена. В правом углу стоял алтарь с тяжелой серебряной шкатулкой работы непальских художников.

Кушо Капшопа, верховный комиссар Хор, или Хор чьичьяр (Хор спьи-кхьяб) – молодой человек двадцати четырех лет – сидел на поднятой платформе, покрытой шкурами леопарда. Он был одет в длинный халат из желтого китайского шелка и обычную чиновничью меховую шапку, обшитую золотыми дордже, или молниями, инкрустированными драгоценными камнями, что означало его высокий военный ранг. Массивное золотое кольцо с большим изумрудом украшало генеральскую руку. Перед ним стоял обычный тибетский низкий стол с серебряной чайной чашкой, чернильный прибор и другие письменные принадлежности. К центральному столбу палатки был привязан его личный штандарт, который носили перед ним в процессиях, и его сабля в зеленых кожаных ножнах. Слева от генерала сидели два молодых чиновника в меховых чиновничьих шапках и шелковых одеждах. На более низком месте сидел тибетский офицер в чине ру-пона (ру-дпона), или майора. Мы были приглашены сесть справа от генерала на платформе, покрытой мехами и коврами. Служащие в пурпурных одеждах принесли чай, сушеные фрукты и бисквиты, привезенные из Индии.

После обычных церемониальных вопросов относительно здоровья, трудностей пути и целей экспедиции генерал выразил восхищение профессором Рерихом, который, несмотря на его возраст, согласился предпринять такую трудную поездку в такую незначительную страну, как Тибет. «Мы слышали, – добавил генерал, – что Америка – богатейшая страна мира. Мы не в состоянии принять американскую экспедицию хорошо. Я, являющийся чиновником четвертого разряда, имею право сообщить непосредственно Его Святейшеству Далай ламе и сразу же сообщу лхасским властям о вашем прибытии». Генерал выразил свое желание посетить лагерь в тот же день. Майор из эскорта генерала был вызван и получил приказ готовить процессию. Приготовления продолжались час, в течение которого генерал задавал вопросы об экспедиции и упомянул что доктор Филчнер остается в Цомра, ожидая ответ из Лхасы. Наша беседа была прервана майором, который сообщил, что все готовы. Генерал поднялся, и мы все вышли из палатки. Всадники охраны были выстроены перед палаткой, и люди салютовали генералу, поднявшись на стременах и отдавая честь. Генерал сел на лошадь, оседланную английским седлом, покрытым толстым тибетским ковром. Процессия двинулась. Во главе ехал солдат со штандартом генерала, затем верховые трубачи и отряд кавалерии, сопровождавший генерала, его свиту и нас. Большое количество слуг ехало верхом. Когда мы оставили лагерь, был произведен салют из восьми орудий и местный хорский оркестр из тибетских труб оглушал нас.

При достижении нашего лагеря солдаты снова салютовали своему генералу, который произвел общий осмотр лагеря. Наши палатки привлекли его внимание, и он спросил, можем ли мы продать некоторые из них. После краткого пребывания генерал возвратился в свой лагерь и предложил передвинуться ближе для облегчения переговоров. Ранним утром следующего дня мы переместились и установили палатки в пределах четверти мили от тибетского лагеря. В полдень мы снова нанесли визит генералу. Верховный комиссар уверил нас, что через два дня мы сможем идти дальше и что задержка была временной, чтобы дать гражданским властям время подготовить все по нашему маршруту. Генерал снова говорил о докторе Филчнере и его работе. Профессор Рерих указал, что Чу-на-кхе было очень неподходящее место для длительного пребывания. Генерал ответил, что великие люди Запада имели те же самые удивительные возможности, как и великие инкарнированные ламы Тибета, и были способны выдержать огромные затруднения и что он уверен, что ничего не случится с нами. Генерал добавил, что он не желал бы, чтобы такие видные люди, как профессор Рерих, были задерживаемы, и что он постарается экспедицию отправить во-время. Он приказал своему духовому оркестру играть ежедневно в нашем лагере. Вечером генерал и его помощники нанесли нам еще визит и исследовали багаж. «Багаж больших людей должен быть осмотрен чиновниками самого высокого разряда, -изрек генерал, – именно поэтому я прибыл сегодня». Всё было проверено, и все наше оружие было тщательно осмотрено. Длинное сообщение составлялось и посылалось сразу Его Святейшеству Далай ламе, который желал узнать о нас Вечером оркестр снова играл для нас, оглушив напоследок

КНР

Ночь холодная; в моей брезентовой палатке днем жарко, а ночью замерзает вода. С раннего утра пришли местные хоры; женщины, даже старые, накрашены кровью; мужчины и женщины достаточно развязны и назойливы. Н. К., Ю. Н. и Н. В. поехали в 9 ч. утра с американским флагом на пике в ставку генерала с визитом; я выезжаю позднее в сопровождении ламы Кедуба. Ю. Н., по-видимому, совершенно поправился, но на всякий случай получил перед отъездом строфант. Вчера, кроме Ю. Н. и Малонова, была больна и Е. И. - ощущалось онемение рук и по телу "бегали мурашки"; Г. чувствовал одышку, а монгол Кончок, брат Таши, - сильную головную боль. Чимпа, хотя и был слаб и в пути сделал остановку, все же к 8 ч. 30 м. вечера благополучно доехал до стоянки. Вместо приставших животных предполагаем взять пока до Нагчу яков. Выехал вслед, спустя полчаса, но вскоре, к удивлению своему, увидел ожидавших меня на полпути Н. К. и Н. В. Оказывается, Ю. Н. вновь почувствовал слабость и дальше ехать верхом не мог, ввиду чего и был оставлен на мое попечение, а Н. К. и Н. В. продолжили путь далее в ставку генерала.

Вскоре к нам приехала - в сильном беспокойстве за Ю. Н. - и Е. И., в сопровождении П. К., а затем из ставки - один из приближенных генерала, которого Ю. Н. раньше встречал в Дарджилинге в Сиккиме. Через полчаса Ю. Н. настолько оправился, что смог продолжать путь на моем Сером, в мексиканском, более удобном, чем казачье, седле. Я же и два торгоута сопровождали его, за нами следовали Е. И. и П. К.

Ставка представляла собой ряд черных ячьей шерсти палаток с дымящимися аргальными кострами и массами золы за палатками; среди этих палаток, выставленных в один ряд, виднелось сооружение из пластов земли, внутри которого находилась китайская палатка самого генерала. Мы застали Н. К. и Н. В. уже сидящими в палатке генерала справа на возвышении на шкуре леопарда. Около часа им пришлось, спешившись, ожидать приема у генерала, так как он и его свита, видимо, достойно готовились к приему высоких гостей. Приезд наш в ставку был ранний и, видимо, несколько неожиданный для генерала, который уже собирался уехать в К'ам - были уже погружены яки. Пришлось, по-видимому, все вновь установить и украсить для приема гостей, а также одеть всем самые торжественные официальные одежды, в которых мы их увидели, и сделать распоряжения относительно угощения. В палатке было устроено четыре сиденья. Прямо против входа на возвышении сидел генерал на тигровой шкуре, поджав под себя ноги, покрытые покрывалом. На голове его была надета круглая меховая черная китайская шапка с верхом из красивой узорчатой золотой парчи; на ней спереди величиной в два или три вершка золотой акдордж, украшенный пятью крупными рубинами и четырьмя мелкими по бокам, а также крупной бирюзой. Позади акдорджа, в центре шапки, помещалось золотое украшение, усыпанное бирюзой, жемчугом, мелкими рубинами и хризолитами. Одет он был в желтый шелковый халат, из-под которого виднелся также шелковый, но голубого цвета халат на тонком мериносе. Перед генералом было возвышение из китайских сундучков, на котором находились письменные принадлежности, серебряные карманные часы и серебряная плевательница, которой генерал временами пользовался, поднося ее ко рту. Это был молодой двадцатичетырехлетний мужчина, бывший далай-ламский гвардеец, теперь "командующий Востоком", по рангу выше генерал-губернатора Нагчу. По правую руку генерала на возвышении, покрытом розовато-сиреневым шелковым покрывалом, расписанным или вытканным красивыми крупными цветами и плодами, находилось около дюжины священных изображений в серебряных окладах, в виде древнерусских поставцов, перед которыми горела серебряная лампада. Справа от него на леопардовой шкуре разместились Е. И., Н. К. и Ю. Н. Слева на такой же шкуре - трое высших чиновников в ставке главнокомандующего. Двое из них моложе генерала, третий около пятидесяти или немного более лет. Все в таких же шелковых китайских одеяниях и шапках с украшениями посредине, усыпанными бирюзой и жемчугом. Лишь у старшего по возрасту чиновника был еще спереди на шапке круглой формы золотой знак с крупной бирюзой посредине. Н. В., я и П. К. сидели против генерала на возвышении, покрытом ковром.

Любезно улыбаясь и обнажая белые зубы при поднятии верхней губы, украшенной тонкими черными усами, генерал тотчас же вступил с Ю. Н. в беседу, расспрашивая о подробностях нашего путешествия и задавая вопросы об интересующих его предметах, иногда очень глубокого значения. Тут начался ритуал бесконечного угощения тибетским чаем без сахара, с маслом, солью и содой. Чай предлагался поочередно каждому в китайских фарфоровых чашках, на особых серебряных, очень тонкой и красивой работы подставках; чашки подавались прикрытыми специальными серебряными крышками. Надо было немного отпить и возвратить; через некоторое время опять предлагался новый чай и так более десяти раз в течение трех- или четырехчасовой беседы. Тут же предлагался дастархан, то есть угощение на двух тарелках. На одной был китайский сахар, финики, монпансье и какие-то посыпанные сахарной пудрой сухие фрукты, которые сначала по виду я принял за винные ягоды (смоква), но оказалось, что это неизвестные мне китайские фрукты с пятью плоскими косточками. Далее подавался в китайских чашечках рис с сахарным песком. Угощение закончилось, когда принесли в медной чаше угольев, на которые генерал посыпал из мешочка курения и помахал на себя дым ладонью, вдыхая аромат курения. Поочередно все присутствующие окурили себя. Генералу были поднесены в парчовом золотом мешочке большие карманные золотые часы французской работы, усыпанные жемчугом, с эмалью, расписанной цветами, на задней крышке. Воздерживаясь от любопытства, генерал положил подарок, не рассматривая его, перед священными изображениями.

Разговоры с генералом приняли настолько интимно-дружественный характер и были настолько разнообразны, что даже коснулись и глубоких духовных интересов Востока с упоминанием о Шамбале и о Письме Махатм, находившемся при Н. К., которое было тут же со знаками глубокого почтения осмотрено присутствовавшими. В ходе дальнейшего разговора попутно выяснилось, что среди задержанных и высылаемых из Тибета через Ладакх находится и вышеупоминавшийся Фильхнер.

Отношение к нам генерала стало настолько доброжелательным, что он заявил о своем желании проводить нас в лагерь и лично облегчить нам неизбежную процедуру таможенного досмотра вещей, ибо, как он выразился, было бы неуместно маленькому чину касаться вещей большого человека. Было отдано распоряжение немедленно готовиться к походу и в то же время послано с гонцом тут же изготовленное секретарем письмо к генерал-губернатору в Нагчу. Кроме того, генерал обещал, удостоверившись в нашем высоком положении и глубоких знаниях буддизма, лично написать Далай-Ламе.

И вот произошла поучительная перемена всей обстановки: утром, находясь в ожидании генерала, Н. К. и Н. В. были окружены черной стеной столпившихся вокруг них хоров, а теперь при нашем выезде - стрельба из небольших пушек, музыка и парадная обстановка торжественного шествия в сопровождении главнокомандующего и многочисленных чинов разного ранга в парадных одеждах, а впереди - большое тибетское знамя, на котором изображено солнце и идущие от него красные лучи на голубом фоне, внизу же на белом фоне какое-то изображение в красных тонах. Итак, впереди везли знамя, за ним ехали солдаты в английской летней форме, в летних шляпах на головах, с кокардой справа, среди них музыканты с кавалерийскими трубами и шотландскими рожками, затем многочисленная свита чиновников, потом чины штаба и личные секретари, далее мы и главнокомандующий и, наконец, сзади многочисленная толпа хоров разных должностей - все это скакало нестройной пестрой толпой под звуки военной тибетской музыки. Перед лагерем солдаты и музыканты выстроились во фронт и пропустили всех с музыкой, отдавая воинскую честь. Надо отметить, что музыкантов у генерала было больше, чем солдат.

В лагере уже все было приготовлено к приему главнокомандующего и его высших чинов. К центральной палатке Н. К. вела дорожка из белых кошм и под навесом был приготовлен чай по-тибетски с печеньями, пирожками, пышками, ломтиками плиточного шоколада, сгущенным сладким молоком и прочими здесь редкостями. Гостям были показаны виды Нью-Йорка и разные вещи и фотографии. Задавали много вопросов и очень утомили Ю. Н., чувствовавшего большую слабость. После угощения генерал лично приступил к осмотру некоторых больших сундуков, причем секретари его исполняли канцелярские формальности. Этим он будто бы хотел оказать нам честь, повторяя, что недостойно, если бы вещи высоких людей осматривали маленькие чиновники. Во время этого осмотра Ю. Н. чувствовал большую слабость и по моему совету лег в своей палатке, куда вскоре пришел и главнокомандующий любезно осведомиться о здоровье и проститься до завтра, когда мы переедем ближе к его ставке и он закончит формальности. Он же сообщил, что теперь въезд в Нагчу совершенно воспрещен всем иностранцам, но что нас, высоких гостей Тибета, это запрещение не касается, и вновь подтвердил, что ради нас он пока остается и еще раз лично напишет о нас Далай-Ламе. На этом мы расстались, обменявшись по-европейски рукопожатиями. Снова нахлынули любопытствующие хоры, которые до этого держались в стороне, мы же поспешили разойтись по своим палаткам, устав за день от всех визитов. Вспоминаю, что генерал называл нам, кроме Фильхнера, и другие фамилии - Матиссена и Плеймира. Один из них будто бы американец.

НВК

10.X. Выяснились титулы и ранг генерала. Имя его Кап-шо-па, а должность хорчичаб, то есть верховный комиссар области хоров, совмещающий в себе и командование всеми войсками, расположенными на востоке Тибета. Он принадлежит к старому княжескому роду, резиденция которого около Гиангцзе.

Сегодняшний день искупает по своему интересу многие трудности нашего далекого путешествия. Но с утра — он начинается очень печально. С вечера Н.К.Р. получил приглашение от генерала пожаловать к нему в ставку. «Но только, пожалуйста, пораньше», — предупредил нас начальник уезда, присланный с приглашением. Последнее, как потом выяснилось, исходило уже исключительно от усердия чиновника.

Около 10 часов утра наша кавалькада направилась к ставке хорчичаба. Впереди Ламаджан с флагом на копье, потом Н.К.Р., а за ним Ю.Н. и я. Нас сопровождают торгоуты. По обычаю, мы без оружия, дабы показать доверие и не оскорбить хозяина. В последнюю минуту ввиду нездоровья Ю.Н. — Н.К.Р. просит доктора присоединиться к нам. Оказывается, ставка не так близко, как казалось, — километров 8 по убийственной кочковатой местности без тропы. На полдороги Ю.Н. опять чувствует себя дурно. Его снимают с лошади и кладут на землю. Он в полуобмороке. Ампула с камфарой сразу улучшает положение больного. Подъезжает тибетский чиновник из ставки. Ему объясняют, что Н.К.Р. поедет к генералу и, не имея возможности говорить с хорчичабом без Ю.Н., который не может ехать дальше, — передав хадак, вернется обратно и просит, чтобы для переговоров были высланы в наш лагерь доверенные офицеры. Садимся на лошадей. Опять впереди флаг, потом Н.К.Р. со мной и торгоут позади. Не доезжаем шагов трехсот до ставки, около которой на мачте развевается большой флаг, — нас знаками просят слезть. После этого начинается невероятная путаница. Ни мы не понимаем тибетцев — ни они нас. Так стоим мы с Н.К.Р. на луговой кочке, а вокруг тесным кольцом обступили нас жители аила, около которого расположена ставка. Несмотря на открытое небо — становится трудно дышать от тяжелого, дурно пахнущего воздуха, зараженного толпой. Особенно это тяжко нам, так привыкшим к идеально чистому воздуху пустынь. Подходят какие-то чины, судя по серьгам в ушах. Что-то объясняют, о чем-то говорят. И мы стараемся объяснить им, что не хотим ждать и, передав хадак, желаем вернуться обратно к себе. Нам отвечают недоумевающие взгляды. Н.К.Р. хочет подойти к лошадям — но нас не пускают, вежливо, но категорично загораживая дорогу. В довершение всего приносят часы и начинается счет на пальцах. По этому счету выходит, что генерал примет нас в 5 — тогда как теперь только около одиннадцати. Видно, что Н.К.Р. немного раздражен происходящим, но замечает, что единственное наше оружие — спокойствие и терпение. И действительно — что можем мы сделать без языка. Как объяснить, что мы хотим уехать и приехать на другой день? Приносят какие-то круглые подушки и просят на них сесть. Чиновники уходят. Опять сдвигается вокруг толпа, уже немного привыкшая к нам. Видно, что делаются какие-то замечания по нашему адресу. Все это утомительно и совершенно невыносимо.

Так проходит чуть ли не полтора часа. Наконец, подходит солдат в хаки с толстой косой из-под какого-то странного головного убора. Опять пробую объяснить и ему, что мы хотим видеть генерала или уехать. Выслушав, он раздвигает толпу и просит идти за ним. Подходят и чиновники. Наш флаг свернут. Тибетцы знаками просят развернуть его. У входа в ставку поставлены часовые и, надо сказать, довольно печального вида. Недружно вскидывают они свои ружья и делают при нашем приближении какой-то ружейный прием. На мачте громадный флаг. Из середины его расходятся вверх синие и красные лучи, а нижняя часть не то размалевана облаками, не то цветами. Мачту, а может быть, просто длинное древко — венчает железный трезубец, согнувшийся набок. Народ густыми шпалерами теснится по пути, по которому идем мы с Н.К.Р. в предшествии нашего флага. Н.К.Р. распоряжается его оставить около генеральского знамени. Входим в небольшой, чисто выметенный дворик, обложенный довольно высокими стенками из дерна. В его глубине большая палатка, и в ее полутьме виднеется что-то яркое — чего нельзя разобрать. Сопровождающие чиновники просят Н.К.Р. войти. За ним вхожу я, и с яркого солнца только вижу что-то желтое на возвышении. Глаза привыкают к полутьме, и из желтого вырисовывается кланяющаяся голова и рука, указывающая на тахту. Н.К.Р. отвечает на поклон. Его примеру следую и я. Потом мы садимся. Внутренность палатки велика и просторна. Одну ее треть занимает возвышение, на которое опускается до тех пор стоявший молодой человек в шелковом желтом халате — очевидно, хорчичаб. Бледное, слегка косоглазое лицо, опушенное усами и бородкой, азиатские глаза без ресниц и благожелательная улыбка на полных губах. Халат тиснен цветами. Из-под него виден голубого шелка кафтан, подбитый тонким белым мехом. На голове мандаринская китайская шляпа, круглая, черная, со сверкающим над ней рубинами крестом — знаком Акдорже, составленным из пяти кругов-орнаментов.

На всем окружающем, начиная с костюма генерала, печать еще недавно ушедшего Китая. Мы сидим с правой руки генерала, с левой на таком же диване три неподвижные фигуры. Это ближайшие помощники тибетского сановника. Три военных майора. Два помоложе, один пожилой, хмурый и замкнутый в чертах хитрого лица. Все три в шелковых курмах, надетых на такие же кафтаны. Курмы голубая, вишневая и коричневая. Шапки у всех того же покроя, как у генерала, но только с парчовым верхом и шариками, обозначающими ранг. Бирюзовыми и нефритовыми, оправленными в золото. Каждый — образчик тонкого ювелирного искусства. Под шапками майоров дамские прически, собранные вперед и завершенные сверкающими камнями — рубинами и бирюзой. У одного на руке прекрасное кольцо. Бриллиант и рубин. Сапоги у всех китайские из парчи. Здесь сохранились, как видно, яркие костюмы былого Китая, составляющие резкий контраст между служилой знатью и населением страны, носящим одежды совсем другого покроя. На возвышении, на котором сидит генерал, набросаны ковры, валики и подушки. Самое сиденье покрыто тигровой шкурой, а дальше брошена шкура снегового леопарда. С правой руки маленький алтарь. Под божественными изображениями в чехлах стоят жертвенные приношения в серебряных чашах с водой и рисом. Ниже — ряд зажженных лампад. За генералом лакированный ковчег, обернутый в шелк, на поставце. Ковчег обвязан хадаком и, очевидно, содержит какие-то реликвии или грамоты. К главному столбу палатки ремнями прикреплено знамя, свернутое и завернутое в кисею. Навершие — трезубец, а на яблоке — двуликий янус. Это темная бронза превосходной работы. Это знамя олицетворяет полномочия генерала как верховного комиссара и командующего войсками. У знамени меч, весь в серебре, с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями. Боковые диваны тоже в коврах — но неважного достоинства. На полу разостланы чистые белые кошмы. Над сиденьем генерала балдахин, поддержанный копьями с бунчуками из красных, крашеных конских хвостов. Ящики, поставцы, низкий письменный стол с прибором и плохими томпаковыми часами на нем — все носит на себе отзвук китайщины, дух которой еще остался в Тибете.

Н.К.Р. передает хадак. Следует несколько улыбок и вопрос, который для нас непонятен... и воцаряется молчание. Наш флаг, оставленный из такта при знамени, — вносится во двор. Офицеры на противоположном диване нас внимательно рассматривают, а хорчичаб благожелательно улыбается. Стены двора усеяны лохматыми черноволосыми головами любопытных. Начинается объяснение жестами. Болезнь Ю.Н., высота гор, тяжесть дыхания. Генерал сочувственно улыбается. Майоры неподвижны как статуи. Положение, из-за невозможности объясниться, становится неприятным, а выхода из него не предвидится.

На дворе среди слуг происходит какое-то движение. В палатку вносят скамейку и покрывают ее коврами. Входит Портнягин и сообщает, что Е.И., Ю.Н. и доктор едут сюда и уже близко. Значит, Ю.Н. стало лучше. И мы с Н.К.Р. облегченно вздыхаем. Приятно выйти из положения немых. Майоры выходят на двор и подходят к стенке, с которой исчезают лохматые головы. Офицеры по очереди смотрят в дрянной бинокль. Они священнодействуют. Останавливаются у ворот всадники, и в палатку входит Е.И. За ней остальные. Ю.Н. обращается с приветствием к генералу по-тибетски, и последний как бы не верит ушам, слыша родную речь в устах европейца. Брови его малоподвижного лица удивленно поднимаются, и... начинается оживленная беседа. Тем временем слуги разносят угощение. Соленый, жирный, как бульон, чай прекрасного вкуса, сбитый с маслом, сушеные фрукты, какие-то печенья и сладости, среди которых первое место занимает сахар.

Один из приближенных генерала узнает Н.К.Р. и Е.И. — он их видел в Дарджилинге, где о них шла слава, как о людях, так хорошо понимающих буддизм и благожелательно относящихся к тибетцам и ламам. Это сведение удваивает любезности хозяина, и беседа переходит на вопросы буддизма. Потом касается священной Шамбалы. Не забыты и деловые вопросы о нашем продвижении. Генерал приказывает написать распоряжение о нашем пропуске губернаторам в Нагчу, оказывается, их два, и обещает дать чиновников для сопровождения нас. Слуги следят, чтобы чашки были полны, и неустанно обносят нас достарханом. В удобный момент Н.К.Р. передает генералу завернутый в хадак подарок. Это прекрасные золотые часы с инкрустированными на эмалированной крышке букетами роз и мелким жемчугом. Вещь очень красивая и ценная, которая, вероятно, придется по вкусу тибетскому князю. Он благодарит и кладет подарок, не развертывая хадака, на стол рядом с томпаковой дрянью рыночного производства — своими собственными часами. Один из офицеров тут же пишет распоряжение, и генерал, внимательно просмотрев его, прикладывает свою печать.

Во время приема за моей спиной какое-то движение и шепот. Это три тибетские дамы. Может быть, княгиня со своими женщинами или женами офицеров. Они держат себя с достоинством, не конфузятся и внимательно слушают идущую в палатке беседу, по этикету не входя в нее. Лица некрасивые, но молодые и некрашеные. У одной только на щеках еле заметные полосы из смеси жира с кровью. Одеты они по-старинному китайскому — но в темных тонах. Две — с плоскими простыми прическами в косу. У третьей на голове вместо шляпы красный лакированный треугольник из дерева. Все угощения, вероятно, приготовлены при участии этих дам.

Немного притихший разговор опять оживляется и переходит на тему о гуру, духовных учителях Индии. Генерал совершенно в курсе этих вопросов и свободно говорит об эзотерике Востока. Е.И. показывает ему письмо одного из Великих Учителей, и генерал, взяв сверток обеими руками, — благоговейно прикладывает его к своему лбу.

Прием затягивается часов до пяти. Н.К.Р. дает знак к отъезду. Но радушный хозяин не хочет нас отпустить без нового угощения, после которого изъявляет желание проводить нас в наш лагерь. Новое угощение — рис, варенный на пару, с маслом и сахаром. Потом сласти и чай. Ю.Н. устал, и беседа опять затухает. Доктор все время дает ему поддерживающие средства. Во двор вводят приготовленного для отсылки к губернаторам Нагчу гонца. По всей видимости, народ в крутом повиновении у властей и почтительном страхе перед таким важным лицом, как генерал. Со шляпой в руках застыл гонец в позе поклона и очень напоминает собой зайца Гейнце в аудиенции короля из гетевской сатиры. Опять что-то пишут. Генерал поглядывает на нас исподлобья и улыбается. Еще раз ставит печать на проверенную бумагу. В разговоре выясняется, что генералу только 25 лет и что свое назначение он получил из рядов гвардии Его&#nbsp;Святейшества. У него право непосредственных сношений с Далай-Ламой. Очевидно, этот молодой человек — сановник на большом ходу. По иногда вырывающимся интонациям его голоса и чему-то еле уловимому в обращении — видно, что генерал умеет властвовать и имеет дар повелевать, перешедший к нему из поколения в поколение его знатного рода. Подчиненные с уважением относятся к своему, вероятно, сверстнику. Два офицера помоложе, хорошо воспитанные и породистые, производят впечатление сотоварищей детства князя. Пожилой майор, исключительно, как видно, подчиненный, имеет мало общего с остальными.

Передав корреспонденцию, генерал снимает шапку. На его голове две косы, свернутые в прическу, сколотую надо лбом аграфом черного и красного цвета. Приему конец. Слуги обносят курильницами благовонного дыма — и каждый навевает его на себя. Генерал встает, и за оградой раздается резкий звук военной трубы. Это сигнал отъезда. Слуга почтительно подает хорчичабу очки, и мы все выходим из палатки.

За воротами выстроен почетный караул. За ним густые толпы народа. На первом плане лошадь генерала с седлом, покрытым ковром, который снимается при его приближении. У стремени приступка с наброшенной на нее цветной кошмой. Кланяюсь дамам, стоящим во дворике, что производит на них ошеломляющее действие, — прохожу к воротам, около которых наши лошади. Как только генерал занес ногу в стремя — раздалась длинная команда и десяток солдат караула неуклюже взял «на караул». Солдаты в грязных английских хаки, еще с английским гербом на пуговицах, защитных штанах и башмаках. Никакого снаряжения на них нет. Шляпы австралийские, вроде бойскаутских, с полем, пристегнутым сбоку. Из-под шляп торчат толстые косы. Генерал садится, и раздаются три пушечных выстрела, изображенные петардами. Садимся и мы. Лошадь генерала трогается, солдаты караула вприпрыжку бегут к лошадям и садятся. Раздается нестройная музыка. Оркестр тибетцев в партикулярном платье играет на длинных трубах, вроде римских, и бьет в литавры. Ему со всех сторон вторят яростно заливающиеся лаем псы.

Кавалькада выдвигается на равнину. Она удивительна по своей живописности и чисто азиатской нестройности. Вероятно, мы последние, кто ее видит, и тем более интересно наблюдать этот отзвук отошедшего прошлого. Впереди знамя, стоявшее у ставки. Его везет солдат на белой лошади. Дальше попарно почетный караул. У каждого воина вниз по спине коса до пояса, а справа налево старая английская магазинка. Теперь это конвой. За ним, тоже попарно, едет оркестр военной музыки. Он состоит из кавалерийских труб, пехотных горнов и... бог весть как попавших сюда — шотландских волынок. По пути попеременно играют на трубах или на волынках. По этой игре можно безошибочно определить, что музыкальные способности тибетцев очень относительны. За музыкантами едут чиновники, тоже по два в ряд, в цветных китайских костюмах — и это очень красиво. Курмы одного и халаты другого цвета. Потом в ряд три майора ближней свиты, за ними хорчичаб, рядом с ним Н.К.Р. За ними члены экспедиции со звездным флагом и остальная свита генерала, смешанная с конными любопытными. Немного поодаль группа, вероятно, сельских властей, вооруженная до зубов. Население — без мечей, как знак уважения, стоит по пути. Шагом, километр за километром, приближаемся мы к нашему лагерю. Он уже близко. Солдаты гурьбой скачут вперед и, построившись со знаменем, берут по команде «под козырек». Генерал, проезжая мимо них на своем бойком выкормке, привычным жестом прикладывает руку к своему головному убору, со всеми замашками настоящего генерала. Часть солдат соскакивает с лошадей и бежит к палатке Н.К.Р. — где занимает парный пост и опять берет «на караул» слезающему около нее военачальнику.

Администрация лагеря уже давно предупреждена о необходимости почетной встречи. Палатка Н.К.Р. осенена большим американским флагом. Под навесом накрыт стол с чаем и устроен достархан из скудных запасов, которые только еще остались. Главное место среди них занимают несколько плиток шоколада. Н.К.Р., Е.И., Ю.Н., доктор и я размещаемся с генералом и лицами его ближней свиты за столом.

Идет беседа, и тибетцы уничтожают шоколад. Генералу показывают виды Нью-Йорка, которые он с интересом рассматривает. Особенно его поражают небоскребы. Из разговора выясняется, что идущая впереди нас экспедиция принадлежит Фильхнеру. Выпив чай, генерал сам приступает к таможенному осмотру. Отчасти, конечно, из любопытства, отчасти из любезности — чтобы, как он говорит, руки меньших чинов, нежели он, не касались вещей такого великого человека, как Н.К.Р. Конечно, все дело в любезности — ведь не далее как пару дней тому назад его же чиновники уже перерыли весь багаж. Посидев в кресле и полюбовавшись вещами, генерал встает. Дальнейший осмотр произведет его секретарь. Потом по предложению Н.К.Р. — хорчичаб идет навестить Чимпу и, попросив Н.К.Р. передвинуть наш лагерь поближе к его ставке, — уезжает. Гремят трубы, и сопят волынки. Дружески попрощавшись со всеми, генерал в предшествии своего знамени скрывается со своей свитой в надвигающихся вечерних сумерках.

ПКП

10 октября. Утром Ю.Н. стало лучше, и он с Н.К. и Н.В.[Кордашевским] поехал к командующему в ставку. По дороге с Ю.Н. опять случился припадок, принудивший его остановиться в поле на попечении доктора, тогда как остальные с Н.К. отправились дальше. Я оставался в лагере, наблюдая в бинокль процессию отъезжавших. Видя, что с Ю.Н. случился припадок, я сообщил об этом Е.И., и она тотчас же велела приготовить себе лошадь, чтобы отправиться к нему. Не дожидаясь, пока лошадь будет приведена из табуна и оседлана, Е.И. пошла вперед пешком, успев пройти половину расстояния, когда нас догнал конюх с лошадьми. Ю.Н. мы застали уже на ногах, собиравшимся продолжать путь в ставку командующего, но Е.И. решительно воспротивилась этому, настаивая на том, что Ю.Н. еще необходимо отдохнуть и успокоиться. Я поехал предупредить Н.К. о слабом состоянии здоровья Ю.Н. и о необходимо сти для него вернуться обратно в лагерь. Приехав к ставке командующего, я был удивлен, увидев Н.К. и Н.В.[Кордашевского] в окружении большой толпы тибетцев. Оказалось, что генерал еще не готов принять Н.К. и просит его подождать до 12 часов. Это было не совсем любезно со стороны генерала — заставлять Н.К. ждать в открытом поле на глазах толпы солдат. Тем более, что генерал предварительно присылал своих чиновников, прося Н.К. приехать сегодня утром. Передав Н.К. о состоянии здоровья Ю.Н. и о решении для него вернуться обратно в лагерь Миссии и получив согласие Н.К., я вернулся обратно к оставленной мною группе.

Вскоре к нам приехал один из секретарей генерала и стал настойчиво убеждать Ю.Н. ехать в ставку. Почувствовав себя значительно лучше, Ю.Н. согласился, и мы поехали всей группой к генералу. К моменту нашего приезда Н.К. с Н.В.[Кордашевским] уже сидели у генерала в его приемной палатке. Ю.Н. по очереди представил нас командующему, причем последний подавал два пальца и говорил «good morning».

После чего все мы сели полукругом перед ложем генерала, на котором он сидел, по-восточному поджав ноги. Ложе было покрыто шкурой тигра. Пока Ю.Н. говорил с генералом по-тибетски, я рассматривал внутренность палатки. Вся она была затянута разноцветными материями, в большинстве шелковыми; за спиной генерала висел большой кусок китайского желтого шелка с вышитым по нему красным драконом; сам генерал был одет в желтую шелковую кофту с рисунком, сочетавшим дракона и свастику; под кофтой был длинный, на меху, шелковый голубой халат; на голове круглая отороченная куньим мехом шапочка с вычурным шишаком из золота, бирюзы и жемчуга, увенчанная золотой диадемой в виде Акдорже, усыпанной бирюзой и крупными рубинами.

Во все время разговора, происходившего между Н.К. и генералом через Ю.Н., секретари генерала обносили нас дымящимися чашками тибетского чая, печеньем и сушеными фруктами. По правую сторону от нас сидели трое старших офицеров, также в шелковых халатах и усыпанных драгоценностями круглых шапочках.

После обычных представлений и обмена приветствиями разговор перешел к вопросу о пропуске нас в Нагчу. Генерал с самого начала отнесся к этому вопросу благожелательно, высказав только желание подвергнуть наши вещи осмотру, для чего им был назначен один из присутствовавших здесь офицеров. Но когда в дальнейшем Н.К. упомянул об имеющихся у него фотографических снимках последних чудес американской строительной техники, генерал живо заинтересовался этим и выразил желание посетить наш лагерь лично сегодня же.

Затем генерал обещал послать гонца в Нагчу к губернатору с извещением о своем решении пропустить нас в Нагчу. И, сверх того, предложил нам завтра переехать ближе к его ставке, чтобы облегчить нам переговоры о найме нового каравана яков и покупке необходимого из съестных припасов. По словам генерала, кроме сахара, сушеных фруктов и других припасов, у него имеется лучшая индийская мука.

Когда все главные вопросы были разрешены, Н.К. передал генералу подарок: карманные часы старинной художественной работы с хадаком. Принимая подарок, генерал встал, пожал руку Н.К. и Е.И. и сказал «good morning». После передачи подарка Н.К. с другими остался обедать у генерала, а я поспешил в наш лагерь приготовить людей к встрече командующего.

Около 4 ч. дня послышались звуки рожков, и к лагерю стал приближаться отряд всадников, в голове которого развевалось огромное пестрое знамя; вслед за знаменем рысил взвод солдат в английских мундирах с английскими винтовками за плечами. За солдатами ехали генерал, Н.К., Е.И. и др. Подъехав к лагерю, взвод солдат построился в две шеренги фронтом к следовавшей за ними колонне и, пропуская мимо себягенерала, привстал в стременах, отдавая честь; горнист играл какой-то сигнал.

У палатки Н.К. был приготовлен легкий завтрак, и сюда был проведен генерал с некоторыми из его офицеров. После завтрака, во время которого демонстрировалась мощь американской техники и были подарены генералу американские стальные очки, командующий приступил к осмотру вещей Миссии и подарков, предназначенных ДалайЛаме. Осмотр затянулся почти до заката солнца и не был еще закончен, когда генерал собрался уезжать к себе, обещав закончить осмотр завтра. Перед отъездом, по предложению Н.К., генерал зашел к Чимпе и обещал последнему отправить его в Нагчу завтра со своими солдатами.

От генерала мы узнали, наконец, точные сведения о тех 4х таинственных иностранцах, которым отказали в пропуске на Лхасу: фамилия одного из них — Фильхнер, как и предполагал раньше Н.К. Все они сейчас находятся в одном переходе от Нагчу, где собирают караван. Им предоставлено право выехать из Тибета на Ладак.

Во время осмотра вещей с Ю.Н. случился третий припадок, и он принужден был лечь в постель.