Глава 12. Тибет (1927–1928), Шамбала. Сердце Азии

6 октября.

Точно черные пауки на длинных ногах притаились черные палатки тибетцев на длиннейших веревках. Пограничные разъезды отбирают наш паспорт и предлагают стоять два дня, пока они привезут ответ генерала хортичапа, т. е. от главного правителя области Хор[572], и главнокомандующего северным фронтом. Какие цветистые названия!

Стоим среди болотистой равнины, поросшей убогой колючей травою. На горизонте озеро и умершие горы. Называют их умершими, ибо это настоящее кладбище. Когда-то великие горы, может быть соперники Эвереста, разложились, распались мелким щебнем. Глубокие долины заполнились[573], и получилось нагорье в 15 000 футов, открытое свирепым ветрам. Перед самыми знаменательными местами, перед небесными Гималаями, попадаете в жуткую тундру. Кони скользят и оступаются среди уродливых кочек. Ни птицы, ни зверя.

Юрий клонится в седле и почти падает с коня. Подскочили, сняли. Пульса почти нет. Два сильных приема дигиталиса, растирают руки. Становится легче.

Впереди плохо чувствует себя Елена Ивановна. Из арьергарда сообщают, что лама Малонов упал с коня и лежит без чувств на дороге. Доктор спешит туда. Так неприветливо встречает Тибет.

Пестрое знамя с покривившимся навершием. Музыка – барабаны и волынки. Стрельба салюта. В глубине шатра маленькая фигурка генерала в ярко-желтом халате. На круглой китайской шапке крестообразное акдордже из рубинов. Ласковая речь и опять просьба побыть у него в лагере только два дня. Затем генерал провожает нас в наш стан со знаменем и музыкой и с пестрой толпой свиты.

В полной ненужности проходят впечатления приема у Капшепа. Знамя с покривившимся навершием, бутафорский меч, нечистота под драгоценными камнями, вся старая китайщина, от которой сами китайцы уже отказались. Она и непригодна для жизни, и уже потеряла прежнюю декоративность, ибо ушло качество производства. Вся тонкость художества исчезла. Выступила вся неприглядность и убогость.

Вероятно, генерал думал, что впечатление от его желтого халата было очень велико. Но даже ближайший его конвой был оборван и украшен пуговицами трех армий, но не тибетской. Там же, где не хватало чужой пуговицы, там с особым успехом красовалась английская булавка. Ружья сомнительной пригодности, но зато множество музыкантов. Барабаны и салютные выстрелы. Генерал со всею разношерстной толпою провожает нас в наш лагерь. Заодно любопытствует посмотреть наши вещи, объявляя, чтобы «руки меньших чинов не касались вещей великих людей».

Генерал Капшепа принял подарок и через два дня скрылся. И вместо обещанного продвижения мы остались на открытой ветрам равнине под присмотром пяти солдат и вечно пьяного майора. Начались тягостные попытки послать письма и телеграммы далай-ламе, британскому резиденту в Сиккиме полковнику Бейли и американскому консулу в Калькутту. Но все тщетно. Уверяют, что телеграф разрушен и Лхаса не нуждается более в этом западном изобретении. Вместо помощи майор мешает покупать пищу в соседних аилах, препятствует переговорам с проходившим караваном и безбожно обсчитывает на размене китайских долларов. Доктор пророчествует о грядущих смертельных заболеваниях при крепнущих морозах. Н. В. [Кардашевский] предлагает переодетым пробраться в Индию, но без языка и при его росте это кончилось бы печально.

Капшепа будто бы приезжал, чтобы выяснить какие-то волнения среди хорпа. Он будто бы также запрещал охоту на мускусных баранов. Совершенно непонятно, почему можно убивать домашних баранов, яков, но все находящееся в диком состоянии защищено. Впрочем, население держится иного мнения и стреляет куланов.

Умирает Чимпа. Он был нам полезен при столкновении с панагами и при решении монголов бросить нас после Нейчжи. Но как только Чимпа дошел до Тибета, его природа взяла верх, а при переезде к лагерю хорчичабы он отделился от нас, забрал пять верблюдов, нашу палатку и прервал все отношения. Тибетская благодарность!

Даже тибетец не выдерживает здешнего климата. Это уже третий мертвец в караване. Монгольский лама от воспаления легких умер, харчинский лама – от высот. Не чуяли ли мертвеца медведи, когда подбирались к лагерю в ночь его смерти? Но им недолго пришлось ждать; уже утром труп был оставлен им на съедение.

Генерал уехал в Кам[574], и ласковые два дня превращаются в свирепые пять месяцев стояния в летних палатках при морозах свыше –60 °С[575], при ураганных вихрях на высоте 15 000 футов [около 4575 м]. Оставлен с нами всегда пьяный майор и дикие оборванцы солдаты. Запрещено говорить с проходящими караванами; запрещено покупать пищу от населения. Медленно погибает караван. Каждый день у палаток новые трупы, и стаи диких псов шумно делят свою новую трапезу. Из 104 караванных животных погибает девяносто. Умерло пять человек: три монгольских ламы и два тибетца.

Малонов отек от сердечных припадков и наконец тоже умер. Жена приставленного к нам майора заболевает воспалением легких и умирает. Грифы и орлы спорят со стаями собак о добыче. Письмо мое к далай-ламе найдено на дороге в изорванном виде, а гонец будто бы исчез. Говорят о пропавших гонцах генерала. Перехвачены письма к полковнику Бейли, британскому резиденту в Сиккиме и к Генеральному консулу Соединенных Штатов в Калькутте. Нельзя идти назад, запрещается двинуться вперед. Возмутительно! Несмотря на знание Юрием тибетского языка, мы можем лишь изучать тибетскую жизнь во всем ее неприкрашенном виде, но помочь своему положению не можем. Тибетцы лгут ежедневно[576].

Рассказывают, что телеграф между Лхасой и Индией уничтожен, ибо теперь Тибет не нуждается в сношении с «пелингами», что лхасское правительство не принимает во внимание свидетельство доктора о болезнях. Что наш паспорт потерян по дороге, но тут же свидетели опровергают эту выдумку.

Весь народ, эти черные хоры, толкутся, как нибелунги. Спят сидя, едят сырое мясо, прикрыты полуистлевшими, черными от копоти костров меховыми кафтанами. Шепчут: «Завалили край неслыханные снега. Падут наши яки и бараны. Не будет цампы (ячменя), умрут наши дети, и мыумрем. А все оттого, что правительство поступает с великими приезжими людьми бесчеловечно».

Гадают ламы, и все у них выходит, что вестник с добрым ответом уже едет, уже завтра прискачет. Но дни тянутся. Крепнут морозы и вихри. На белой равнине нет никого. Падают кони и верблюды. За ночь подходят дрожащие животные к самым палаткам, дергают веревки, точно стучатся, а на рассвете находим их мертвыми. И закутанные в овчину люди тащат павших за несколько шагов от лагеря. Иначе стаи диких собак и грифы-могильщики не дают покоя. Одна стая собак, около пятнадцати, уже пробовала нападать на людей. Весь день оружие остается при нас. Хочет майор купить наше оружие, чтобы лишить средств всякой защиты. Берегите оружие.

Морозы, вихри, запрещение покупать пищу и сноситься с проходящими караванами. Приходы лживого и пьяного майора. Восстание и отделение наших лам-бурят, думавших ложью и клеветой улучшить свое положение.

И так каждый день среди мерзлой равнины с вялыми линиями разложившихся гор. Затем – переезд из Чунаргена в Шаруген[577]. Два часа пути – и опять тот же плен. Просили пустить нас в ставку Капшепа в Каме, ответили: «Нельзя». Просили пропустить нас Восточным Тибетом – «нельзя». Просили вообще отпустить нас назад – «нельзя». Все нельзя. А в то же время генерал Капшепа пишет нам нелепое письмо о каплях милосердия, падающих с пресветлых пальцев далай-ламы!

Проходят недели. И вдруг сами правители Нагчу едут[578]. Неслыханное дело, чтобы сами правители выезжали. Пришли в черных очках, в мохнатых малахаях; шумели, чтобы навести страх. Удивлялись, что мы придаем значение тибетскому паспорту, и вообще вели себя глупо и нагло. Один из них – бывший лама, как говорят, задушивший сининского амбаня. Другой – старый маньчжурист-чиновник[579], проевший зубы на кляузах. Пережили все их благоглупости. Теперь нас перевезут в Нагчу, но ведь это тот же плен. А затем будто бы «упадут капли милосердия» и нам разрешат пройти на Сикким. Конечно, будет избран самый нелепый путь.

Конечно, при всяком удобном случае еще задержат, еще потребуют подарки, но все-таки когда-то двинемся. Кто из нас надеется, что наш плен ограничится ста днями, но не будет ли правильнее предположить сто пятьдесят дней, да прикиньте еще все задержки по пути. Значит, на задержание положите полгода. Конечно, за это время тибетцы дают нам необычайный случай знакомиться с их жизнью, обычаями и этикой. Без сношений с губернаторами, генералом, дзонгпенами[580], офицерами, старшинами и ламами мы не могли бы составить убеждение в действительности Тибета.

Всюду знаки креста. И старые монгольские монеты несторианских ханов с крестом. И над древним буддистским монастырем под Пекином – крест. И на чепраке седла – крест. И налобник уздечки снабжен крестом. И на камнях Ладакха и Синьцзяна – кресты. Несториане и манихеи широко прошли по Азии. На фресках монастырей – кресты. На узоре кафтана, на четках, на шее, на ладанках – тот же крест. Не свастика со струями огня, но равноконечный вечный символ жизни. На китайских шапках тибетских генералов горит рубиновое крестообразное дордже. Конь счастья несет знак его. Старые бронзовые фибулы, может быть из могил, – крест в круге.

Всюду же и знаки чинтамани. И колонки домов и стены глинобиток отмечены этим трижды мощным изображением. Налобники мулов, чеканные серебряные сосуды, военное знамя, лист деревянной гравюры, молитвенный флаг укреплены символом мощи.

Сравните современный сказ с первообразом. Теперь говорят: «И стал на земле великий голод, и погибали люди, и не могли жить более. Тогда благие бодхисатвы послали дождь из риса. Какое множество пищи, что не только напитались все люди, но они принесли горы риса и сложили из риса храмы и чортены. Такой величины храмы, что не обойти их и в несколько лет, а один главный чортен не обойти в несколько дней. Это место существует на острове, где некогда процветало истинное учение Благословенного».

Надо понимать: настал на земле великий духовный голод, и не могли более существовать в темном состоянии люди. Тогда Великие Учителя послали настоящий ливень духовной пищи. Поднятое этой благодатью человечество сложило великие памятники духовных достижений. Размеры этих достижений необъятны. Учение Шамбалы существует в защищенном месте, и мощь его проявится скоро.

Монастыри бон – черной веры, враждебной Будде, – вызывают любопытство. В черной вере, как и в «черной мессе» (дьяволиады), в точности повторяются ритуалы буддистской веры, но наоборот, и все враждебно буддистам. Если буддисты обходят храм слева направо, то бон-по делают это в обратном направлении. Если свастика буддистов повернута по солнцу, то у бон она повернута в обратном направлении. У них свои собственные святые и свои священные книги.

Они изобрели своего особого покровителя вместо Будды, и если вы познакомитесь с биографией этого легендарного покровителя, то, к изумлению, обнаружите те же детали и происшествия, что и в жизни Будды: он так же происходил из царского рода. Бон не разрешают буддистам входить в их храмы и не признают ни далай-ламу, ни таши-ламу. Для них далай-лама – только светский правитель, собирающий налоги.

Они очень приветливы с иностранцами, потому что верят, что иностранцы не имеют ничего общего с буддизмом. Вначале они сердечно нас приветствовали и предлагали читать их книги и посещать храмы, где мы увидали множество перевернутых буддистских символов. Но когда они поняли, что мы интересуемся буддизмом, то их поведение изменилось.

Вы понимаете наше удивление, когда мы обнаружили подобное явление в буддистской стране. Как нам говорили, их много, и много богатых и очень самоуверенных. Это не тайная секта, и тибетцы рассказывают, что число их возрастает. Эти люди не только изобрели себе Будду, но и имеют мистических богов свастики. Это напоминает доисторические времена, примитивные религии огнепоклонников-друидов, боги которых здесь превратились в непостижимо странных богов свастики.

Вместо священного слога «ОУМ» («ОМ») они употребляют слог «А». В древних оккультных учениях такое же выражение «А» употреблялось для обозначения materia matrix [материнской изначальной материи]. Интересно бы исследовать происхождение бон, что-нибудь нашлось бы общего с друидами и огнепоклонниками[581].

Вспоминаем, сколько раз тибетцы повторяли нам, что на Западе нет буддизма и что там вообще буддизма не знают. Сколько раз тибетцы презрительно говорили о японцах, китайцах, монголах, сиккимцах и о хинаяне Бирмы и Цейлона. Неслыханное самомнение отделило Тибет от всего мира. Лучшие люди бегут из Тибета и не желают возвращаться под произвол дикого правительства. Невежество закрыло глаза Тибету. Страна лишилась своего духовного вождя – ушел из Тибета таши-лама. Тибетцы не хотят познавать и учиться.

Ученые ламы переходят границу Индии. Бегут переодетыми; кто одевается торговцем, кто надевает парик и гримирует лицо. Среди ужасающей грязи, зловония и падали в Нагчу тибетский чиновник удивленно говорил нам: «Если Нагчу вам кажется грязным, то что сказали бы вы о Лхасе, где даже питьевая вода иногда насыщена отбросами». По пути узнаем, что Ринпоче из Чумби не в Китае, а в монастыре Хум. И этот умный лама понял, что сейчас невозможно оставаться в Тибете.

Ни одному сообщению нельзя верить. Все мертво кругом. За пять месяцев по главной дороге на Китай и Монголию прошло три каравана. Тибетцы-кочевники шепчут о трудных временах для Лхасы. Конечно, в подобном состоянии страна существовать не может. Наконец губернаторы Нагчу удовлетворились подарками и после сообщения, что деньги у нас кончились, начали отправлять нас кружным путем через Чантанг на Намру-Дзонг, Шенцзе-Дзонг[582], через не показанные на картах перевалы[583] в 20 600 футов высоты, на Сага-Дзонг, через Брахмапутру, на Тенгри-Дзонг, на Шекар-Дзонг, на Кампа-Дзонг и через Сепола на Сикким. Очевидно, решили показать нам все области Тибета, чтобы у нас не оставалось сомнения в этой стране. Хотя не легкий путь, но от Улан-Батора до Сиккима никто не проходил.

Непонятно, для чего дзонгпены (власти) тибетских дзонгов (крепостей) стараются показать себя с самой отвратительной стороны. «Смотрите, мол, какие мы грязные, вонючие, невежественные и лживые». Народ рассказывает о лхасском девашунге (правительстве) мрачные истории. Недовольства и восстания. Требуют всюду приложения нашей печати, ибо не верят приказам своих властей.

Хороши одни лишь развалины старого Тибета. Эти древние башни и стены складывали какие-то иные люди. Строители их знали и о Гэсэр-хане и о владыке Шамбалы. Здесь были и ашрамы великих Махатм. Но ведь теперь ничего этого нет… Около Тенгри-Дзонга видели Эверест во всей его сверкающей красоте.

Вспоминаю камни «чудских» могил на Алтае; там прошли готы, пронизавшие своим влиянием всю Европу. Вот и в Трансгималаях мы встречаем такие же древние могилы. Находим места древних святилищ, которые переносят мысль к солнечному культу друидов. Мечи северян, жителей Трансгималаев, могут быть вынуты из готской могилы южнорусских степей. Наплечные фибулы готских погребений, разве не напоминают они пряжки тибетских племен? И почему Лхаса когда-то называлась Гота? И откуда название племени готл? Откуда, куда и как двигались гонимые ледниками и суровыми моренами прародители готов?

Нет ли в застывшем обиходе северян-тибетцев древних черт их ушедших собратий? Удивительно: один хор-па напоминает Мольера, другой годился бы для типа д’Артаньяна, третий похож на итальянского корсара, четвертый с длинными прядями волос близок портрету Хальса[584] или Паламедеса[585]; а тот, черный и мрачный с орлиным носом, разве он не палач Филиппа II?[586] Не будем бояться сопоставлять то, что ярко бросается в глаза.

«Ки-хохо!» – несется клич из стана голоков. «Хой-хе» – отвечает наш стан. Так всю ночь предупреждают врагов о недреманной бдительности стана. Но конечно, голоки уже осведомились о нашем оружии, учли всю боеспособность. Учет сделан в нашу пользу, и сегодня мы увидим дружественный лик опасных кочевников.

Свиреп предрассветный мороз. Конечно, более 70° Цельсия. Утром у доктора замерз коньяк. Сколько же градусов было, чтобы крепкое вино замерзло? Доктор по-прежнему пессимистичен и ждет опасностей. Здоровье Н. В. и П. К. плохо. Очеру предсказана смерть. Хорошо держатся Людмила и Рая, или, как тибетцы зовут их, Мила и Рея.

Какие скучные холмы между Чунаргеном и Нагчу. Давно разложились горы, и сейчас догнивают кучи щебня и гальки. Ни куста, ни дерева. Только высокие, неприятные коням кочки с усатой колючей травою. Говорят нам, что, придя к Центральному Тибету, мы будем поражены переменой природы, но другие усмехаются, говоря, что до самых Гималаев будем следовать кладбищем разложенных гор. Бедные хор-па! Зубы выпадают от цинги. Мускулы дряблы.

Сил меньше, чем у тринадцатилетней Раи. Конечно, тощее сырое мясо и горсть грязной цампы[587] не дадут здоровья. И как безмерна подозрительность друг к другу. Не верят никому, боятся, готовы ждать постоянную напасть. Монголы, несмотря на дунганских каверзных чиновников, сравнительно с тибетцами – свободные люди.

Черная вера бон так гармонична с черными палатками. На длинных веревках, как хищные пауки, бесформенно чернеют палатки. Около них черные пятна – или отбросы, или падаль. Сухость воздуха уменьшает зловоние тления. Пронзительный ветер уносит высохшие кости. Вспоминаем широковещательные полномочия ургинского донира. Как поразительно отличен Тибет на расстоянии. Толкуют и шепчут о восстаниях…

На каждой остановке то же самое. Если остановка у обычного аила, то и хлопот не будет с животными. Если в местечке живет старшина, то уже обеспечены неприятные разговоры. Но если вы попадаете в дзонг или монастырь, то будьте готовы к задержанию. Ничто не приготовлено, несмотря на несколько даиков – писем, посланных вперед заблаговременно. Окажется, что дайки вообще не дошли, что будто бы ошибкой их послали в другом направлении. Окажется, что аилы, где имеются животные, очень далеко, и потребуется несколько дней, пока соберут яков и коней.

Наконец, окажется, что по обыкновению крестьяне просто не слушают дзонгпена и не желают исполнять его приказ. Слишком он грабил их, слишком многое за ним известно, и крестьяне взяли его в руки. Опять дзонгпен предложит вам самим вести переговоры с крестьянами и написать в аилы наше письмо за нашей печатью; и печать должна быть красной, иначе же нам придется простоять около дзонга немало дней. Или так бывает, что один старшина предлагает нам арестовать другого непокорного.

Сам ведет нас в его ставку и предлагает связать и отправить в Лхасу. Было и так, и наши торгоуты накрепко скрутили за спиною руки старшины, и тогда его сородичи пришли с высунутыми языками и согласились исполнить указ далай-ламы. Или губернатор предлагал нам арестовать местного майора и самим везти его связанным в Лхасу. При таком обороте дела майор понизил тон и сделался сговорчивым.

Когда люди лгут для своей выгоды, еще можно, с огорчением, понять их низкие намерения, но когда они лгут против самих себя, тогда все становится окончательно мрачно непонятным. Что только не рассказывается тибетцами друг про друга, про правительство, про самого далай-ламу. Даже сочетали его с какой-то монахиней. Приписали ему убийство и отравление лам и сановников. Прямо делают из правителя какого-то изверга.

Перед Сага-Дзонгом два неожиданных перевала, один показан на картах, но другой, еще больший, более 20 000 футов, не указан. Впрочем, эта дорога на картах показана лишь пунктиром. Никто, видимо, по ней не ходил. Есть другая, обычная южная дорога, но тибетское правительство посылает именно северной неисследованной тропою: пусть, мол, лучше узнают нашу страну.

По пути старшины отказываются давать животных и опять просят вместо паспорта правительства всюду посылать письмо за нашей печатью. Народ не послушает приказа из Лхасы. Но наша сургучная гербовая печать производит лучшее впечатление.

С гребня перевала показалась мощная белая цепь снежных великанов. Ведь это уже Непал, долгожданные Гималаи по ту сторону Брахмапутры.

Сага-Дзонг – также маленькое нищенское селение; питаются трупами животных, в ячмень добавляют мелкую гальку. Нас задерживают и опять бесконечно лгут. Менданги осквернены дохлы-ми собаками и всякой скверной.

В стане некоторое волнение. Подходим к Брахмапутре. Та самая, которая берет исток из священного Манассаровара[588] – озера Великих Нагов. Где родилась мудрая Ригведа[589], где близок священный Кайлас[590], куда ходят пилигримы, предчувствуя, на каком великом пути лежат эти места. Уже попадаются вереницы пилигримов. С копьями, мрачные и всклокоченные.

Нет, эти ничего не знают. Просто ползают в безделии по лицу земли. Не грабят ли при случае?

Среди скал и песков, в лиловых и пурпурных тонах залегла Брахмапутра. В мае она еще не полна, но разливы берегов показывают, насколько увеличивается река за июнь, когда к таянию снегов прибавятся еще и дожди. К Брахмапутре еще большее уважение, чем к Голубой реке. Голубая Янцзы – длиннейшая [в мире][591], но Брахмапутра (сын Брахмы) овеяна богатым узором преданий. Она связует священное русло Ганга с Гималаями, а Манасаровар близок к Сатледжу, к началу великого Инда. Там же зародилась и Ариаварта[592].

Рассказывает монгольский лама: «Жил очень ученый и замечательный геше. Но он ходил всегда в самом скромном одеянии. Вот пошел геше навестить своего учителя, бывшего настоятелем большого лабрана. Увидели напыщенные приближенные настоятеля скромного посетителя и прогнали его. И еще раз пришел геше и еще раз выгнали его. Тогда пошел геше к торговцу на базар и просил его одолжить ему богатое платье, и положил геше за пояс несколько камней, видом похожих на слитки китайского серебра, и в этом виде был немедленно допущен к своему учителю. Вошел геше, снял свое богатое платье, вынул из-за пояса камни и сложил все это в угол. Потом поклонился камням и платью, и только потом отдал поклон своему учителю.

Тот спросил геше: „Разве не я ваш учитель? Почему же раньше меня вы кланяетесь камням и одежде?“

„Правда, – отвечает геше. – Вы мой учитель, но без этих вещей я не мог дойти до вас, а потому я поклонился тому, что довело меня до моего почтенного учителя“».

Очевидно, монгольский лама знал обычай Лхасы. Умные ламы, вспоминая о предсказании Танджелинга, шепчут: «Если далай-лама есть постоянное воплощение Авалокитешвары, то как объяснить, что один далай-лама высок разумом и ведет праведную жизнь, а следующий за ним и слабоумен, и даже преступен, и даже, говорят, обрекал достойных людей на пытки и мучения? В истории таши-лам не заметно таких странных колебаний достоинства». При этом ламы вспоминают, как грубо обращались приближенные далай-ламы с людьми, приходившими к нему во время его бегства в Индию. Один паломник был сброшен с лестницы и едва не умер.

Безбоязненно нужно рассматривать всю правду. Если полагается, что далай-лама обладает ясновидением, то почему его святейшество не знает, о чем ему своевременно надлежало бы знать?

Если его святейшество сохранил силу воли, то почему он не проявляет ее в отношении своих недостойных приближенных? Многие вопросы справедливо волнуют пытливые умы.

Недалеко от Брахмапутры прислонились к скалам Шату-Гомпа пять монастырей. Из них два – красной секты и три – бон, черной веры. Притом монастыри черной веры выглядят гораздо и новее, и чище, нежели красной секты. Из окон большого дуканга[593] красного монастыря торчит солома, вокруг уныло бродят несколько лам безнадежно запущенного вида. Черноверцы, узнав, что мы сочувствуем буддизму, просят к их монастырям даже не приближаться.

С удивлением рассматриваем шо – единственно ходячую медную монету Тибета. Ни серебра, ни золота ни в дзонгах, ни у народа мы не видели. Хотя на маленьких медяках чеканка плоха, но зато громка надпись: «Правительство победное во всех направлениях». Удивительно, что полу-шо и четверть-шо размерами больше самого шо. Все наоборот.

Вот и переправа через Брахмапутру около монастыря Читу. Небольшая лодка-паром с резным коньком на носу. Особенно трудно грузить верблюдов. Течение довольно быстрое.

Тенгри-Дзонг хотя и называется сильной крепостью, но представляет жалкое игрушечное укрепление, имевшее значение разве до изобретения пороха. Монастыря нет, но есть субурганы красной секты со страшными ликами и полосами, как знак принадлежности к красной секте. Вспоминаем те же страшные лики на тантрических тханках. Чего только на них нет! И магические мечи, и содранные человеческие кожи, и страшные рожи с оскаленными зубами, и обращенные вниз треугольники. Весь набор черной магии.

Около Тенгри-Дзонга показался Эверест во всей его сверкающей красоте.

Встречаем людей, знавших Свена Гедина. Хвалят его и жалеют, что он не говорил по-тибетски. Слышали здесь и о Фильхнере. Сложены уже какие-то легенды, что он на Голубой реке оставил трех мальчиков – Мышь, Хорька и Суслика. Откуда сие? Конечно, без языка было бы совсем трудно. Такое счастье, что знание Юрия самими тибетцами ставится вторым после сэра Чарльза Белла, которого нам называли «Офицер мира», ибо он вел мирные переговоры.

Старый монастырь Чундю, принадлежащий к королевскому монастырю Саскья. Видимо, над древними стенами прошло многое. Вот зонтик над большим субурганом – знак прежнего королевского отличия. Вот обвалившиеся китайские стены – память порабощения Тибета. Вот длинный ряд старинных субурганов – память о временах спокойного века. Вот нагромождение старых и новых закоулков и построек – вид современного нищего Тибета.

Тоже старинное место – Шекар-Дзонг. Когда тибетцы были смелыми орлами, они не боялись взлетать на отвесные скалы и лепили на кручах свои защищенные святыни. Целая декорация башен, переходов и храмов. Но теперь тибетцы опустились в долину. Начальники уже не живут в замке, а ютятся внизу, обирая народ произвольными жестокими поборами. Только издали привлекательны старые дзонги Тибета. Цены на продукты велики до бессмыслия. Мешок плохого ячменя в 29 фунтов (причем в этом числе до 5 фунтов камней) стоит в дзонгах 11 норсангов, т. е. около 9 рупий. Маленький кусок ячменного сахара – около 4–5 рупий. Лошадь на два дня пути – 8 рупий, а грузовой як – 4 рупии.

Переходы неравномерны. То они кратки, то вдруг идут почти рысью девять часов. Спешим к Кампа-Дзонгу. Последний дзонг перед границей Сиккима. Где же замок? Долго не принимаем массив, далеко видный уже, за дзонг. Правда, строение поставлено высоко, сливаясь со скалою. Дзонгпен приветливее прочих. Кажется, сильно пьет, но все-таки проявляет хоть какую-нибудь деятельность.

Еще выше замка на скалах вознесся монастырь. Теперь там всего восемь лам. Но ведь там двор, отмеченный в письмах. Там была школа, основанная Махатмами, теперь школы уже давно нет. Опять лхасское правительство мешало ее жизни. Но старики еще помнят, что здесь была «религиозная школа», и помнят про «высоких азара» из Индии.

Последний перевал – Сепо-ла. Легче всех прочих. Проезжаем бирюзовое озерко – место рождения [реки] Лачен. Скромными ручьями начинается поток, который через два дня пути уже будет шуметь и сделается непроходимым без моста.

Можете себе представить радость всех нас, когда после перевала Сепо-ла, подходя к сиккимскому селению Тангу, мы увидели ароматные кусты балю, кедры, тую, залитые цветами рододендроны и, наконец, настоящую землянику.

В Тангу уже ждал нас дом – дак-бунгало[594] и даже кем-то забытые журналы 27-го года. Ведь более года мы вообще пробыли без известий из внешнего мира.

Из всех наших верблюдов два перешли Гималаи. Один родом из Балагуна (Северная Монголия), другой – из Цайдама. Они будут первыми, дошедшими до Гангтока[595]– столицы Сиккима. Оставим их махарадже Сиккима. По всему пути от Нагчу до Гангтока верблюды привлекали толпы любопытных. Ведь этих зверей по всему этому пути вообще не видали. От Лхасы до Калькутты верблюды не водятся.

Сказка водопадов! Целая симфония. Узорчатые струи. Несколько дней идем книзу. Мимо проходят все пояса растительности. Наконец показались пальмы, и около реки прошли два леопарда. Красочно-желтые, с густыми черно-теплыми пятнами. Все перевидано. И черные с белым ошейником медведи Чантанга, и серны, и аргали, и каменные круторогие бараны, и, наконец, нарядные леопарды, которые дружественно приветствовали нас и скрылись.

Скромная финская миссия в Лачене. Приветливая мисс Кронквист, одиноко заброшенная среди скал. Ее рассказы об обвалах, угрожающих по всему Сиккиму. Неужели по южной стороне Гималаев идет тот же мертвящий процесс, который разложил вершины Чантанга? Под шум потока Лачена, который родился и окреп на наших глазах, вспоминаем Иматру, и Финляндию, и симпатичного Реландера, и Акселя Галлен-Каллела[596]. Такие же синие дали в Финляндии.

Подводим итоги каравана. Американское снаряжение выдержало все испытания. Сундуки «белбер» прошли из Америки по всей Азии через все переправы и перевалы за четыре года без единого повреждения. Палатки «Аберкромби и Фитч» тоже устояли под всеми вихрями.

Затем осталась легкая часть пути до Гангтока. Гостеприимный дом британского резидента Ф. Бейли. Рассказываем о нашем пути. Полковник знает тибетцев и потому ничему не удивляется. Одно обстоятельство его изумляет: зачем было держать нас всю зиму на высотах? Посланы письма в Америку. Нам дан надежный сардар до Дарджилинга. Мы сделаем весь путь от Гангтока в один день. Но придется переменить три мотора, ибо на Тиште только что снесен мост и нужна пересадка. Значит, в один день три мотора и десять миль на лошадях – крутой подъем от Тишты через Пешок.

Нужно собрать и обработать все собранные материалы. Не скоро удастся все это. Юрий, доктор, Н. В. [Кардашевский] и П. К. [Портнягин] тоже готовят записки. Быстро разлетятся спутники – кто в Италию, кто в Китай, кто в Австралию. Всюду вспомнят неповторенную красоту Гималаев.

Наш путь шел от Гималаев и обратно к ним. Величествен Каракорум и ледяное царство Сасира. Прекрасен Куньлунь. Фантастичен Тянь-Шань – Небесные горы. Широк кругозор Алтая. Декоративен Наньшань. Суров Ангар-Дакчин. Но все это только пролог перед невыразимым величием Гималаев…

Наши друзья в Сиккиме рассказывают нам, что еще зимою они слышали, что перед Нагчу стоят сильные отряды русской кавалерии. Такие сведения причиняли много беспокойства. Между тем это была одна из очередных нелепых легенд о нас.

За эти годы мне пришлось побывать и французским и американским королем, и командиром русского корпуса, и королем всех буддистов. Успел два раза умереть. Успел быть одновременно в Америке, в Москве и в Тибете. По словам Бенуа, был закадычным другом далай-ламы, а по своим запискам, – критиком этого правителя.

По словам цайдамских монголов, я вел войну с сининским амбанем, а по словам хотанского даотая, привез маленькую пушку, которая в десять минут уничтожит весь Хотан и его сто тысяч жителей.

Ко всему привыкли, и никакими «достоверными» слухами удивить нас нельзя.

Монголы твердо запомнили об Амери-хан. Так претворилось [в их сознании] слово american в какого-то воителя. Из Лхасы нам передавали целые сказки, и мы с трудом находили в них свои признаки.

Странно и дивно идти теми самыми местами, где проходили Махатмы. Здесь была основанная Ими школа. В двух днях пути от Сага-Дзонга был один из ашрамов, недалеко от Брахмапутры. Здесь останавливался Махатма, спеша по неотложному делу, и стояла здесь синяя скромная палатка. В то время, когда в Европе спорят о существовании Махатм, когда индусы проникновенно молчаливы о Них, сколько людей в просторах Азии не только знают Махатм, не только видели Их, но и знают многие реальные случаи Их дел и появлений.

Всегда жданные, нежданно Махатмы творили в просторах Азии великую, особую жизнь. Когда нужно, Они проявлялись. Если нужно, Они проходили незаметно, как обычные путники. Они не пишут на скалах имен Своих, но сердца знающих хранят эти имена крепче скал. Зачем подозревать сказку, воображение, вымысел, когда в реальных формах запечатлены сведения о Махатмах.

В спешке, в случайном любопытстве не узнаете даже простого химического опыта. Те, кто в бездельном разговоре касаются вопроса о Махатмах, разве они достигнут чего-либо? Разве их пустое любопытство будет удовлетворено? Сколько людей хотели бы получить письмо от Махатм, но разве оно изменило бы их жизнь? Оно вошло бы как минута изумления и смущения, а затем опять все вернулось бы к прежней рутине, без всякого следа.

Часто изумляются, отчего люди, знающие Махатм, так различны по своему общественному положению? Но отчего Беме был сапожником? Неужели размер сознания измеряется лишь внешними отличиями? Дела Махатм и Их поручения ученикам рассказаны в литературе, которая совсем не так мала, как кажется не знающим ее. Эти дела касаются как внутреннего сознания, так и внешних событий мирового значения. И проявляются тогда, когда нужно.

Ученые часто называют разговоры о Махатмах предрассудком. Это те ученые, которые Махатм не видели. Но Крукс или Олинер Лодж не станут так говорить. Вивекананда, всегда стоявший за рациональность наблюдений, знает Махатм. Знают Их многие индусы и так берегут Их имена, что даже готовы отрицать существование Их, лишь бы не выдать, не предать.

Лишь бы не предать! Какое очарование заложено в этом понятии Гуру, в этих ступенях восхождения.

Но многие стучатся в эти двери великого знания. Часто Они не признаются в этом, даже сердятся, если этот вопрос затрагивается. Сколько молодых людей хотели бы искренно вступить в переписку с Гуру! Пробуют найти наставника, по-своему стучатся. И сколько из них находят разочарование, ибо стучались не по адресу и не было достаточно энергии устремления, чтобы получить истинный ответ.

«Какая это лаборатория», – может воскликнуть [тот], кто подходит к техническим приемам познавания. Да, именно лаборатория, где труд, и настойчивость, и неустрашимость являются ключами врат. Но зато в этом здравом рационализме, в этом истинном и бесстрашном материализме растут крылья духа, крылья сознания. Не оторванное от жизни, не уводящее, но созидающее – таково учение Махатм. Они говорят о научных основах существования.

Они направляют к овладению энергиями. Они говорят о тех победах труда, которые, превратят жизнь в праздник. Все предлагаемое Ими не призрачно, не эфемерно, но реально и касается самого всестороннего изучения возможностей, предлагаемых нам жизнью. Без суеверия и без предрассудков. Разве ученики Махатм делаются изуверами, сектантами? Наоборот, они становятся особо жизненными людьми, побеждая в жизни и лишь ненадолго удаляясь в те далекие горы, чтобы омыться в излучениях праны. В самых темных местах Тибета знают о Махатмах. Знают много воспоминаний и легенд. Но сейчас внимание направлено на предсказания о возвращении таши-ламы, во всей его славе.

В Лхасе на улицах запрещено электричество. Запрещен кинематограф. С прошлого года в Тибете запрещено светским людям стричь волосы, носить европейскую обувь и опять приказано носить длинные халаты. Современные формы и обычаи армии названы красными обычаями и запрещены. Так рассказывается самими тибетцами. Значит, и то немногое, что открывало Тибету путь к обновлению, пресечено и отвергнуто. Значит, опять остается мрак невежества, со всеми суевериями, убийствами, пытками и отравлениями. Этот мрак оправдывается недопустимыми суевериями.

Так, отравитель человека высокого положения будто бы получает себе все счастье и преимущества отравленного. Существуют какие-то семьи, в которых право отравительства передается как родовое преимущество, и в семье хранится состав особого яда. Потому расположенные тибетцы советуют быть очень осторожными с чужой пищей. Можно слышать многие рассказы, как люди были отравляемы чаем или пищей, присланной им на дом как бы в знак особого уважения. Это напоминает старые повести об отравленных предметах и особенно кольцах.

Такие кинжалы и кольца с приспособлениями для помещения яда приходилось видеть. Такие вещи бывали и непальской работы. Видимо, и там подобные обычаи издавна процветали. Передают, что до сих пор при погребении махараджи старший брахман должен съесть кусок мяса покойного, и за это съевший попадет в верхние сферы неба. Много рассказывается такого, чему даже трудно поверить. Если привести рассказы о способах лечения, то тоже не верится, что сказанное относится к нашему времени. Но тем не менее с пищей надо быть очень осторожными, тем более что помимо намеренного отравления могут быть случаи [отравления] недоброкачественной [пищей].

Сушеное мясо может быть несвежим. Зерно – перемешано со всякой грязью, хлеб – недопечен. А китайские консервы вследствие долгого пути и плохой упаковки могут быть испорчены. Конечно, одна и та же посуда служит для всевозмож-ных, неожиданных употреблений. Невежество и чистота не уживаются.

Все-таки пройдена прямая дорога от Монголии через Цайдам, Тибет и Гималаи. Сперва тропою Джеламы, потом, пересекая в новом направлении Цайдам, через дзонги Тибета, по горным проходам хранилищ снегов. Помог ли нам в пути паспорт далай-ламы? Помог ли паспорт, данный «в величественном снежном дворце» губернаторами Нагчу? Конечно, сундук серебряных рупий или китайских долларов помог бы больше.

Но зато мы видели, как старшины отказывались признавать приказ Лхасы. Начальники дзонгов просили нас прикладывать нашу печать, а иначе их не послушает народ. Нам предлагали связать непокорных старшин. Нам предлагали немедленно самим ехать в Лхасу и везти с собою арестованного майора. Сами губернаторы предлагали такие самочинные меры. И мы имеем право сказать, как зря избитый солдатами тибетец говорил нам, выплевывая кровь разбитых зубов: «Видите, как обращается девашунг со своим народом».

Есть что-то сужденное в умирании старого Тибета. Колесо закона обернулось. Тайна ушла. Тибету нечего охранять, и никто не хранит Тибет. Исключительность положения как хранителя буддизма более не принадлежит Тибету, ибо буддизм по завету благословенного Будды делается мировым достоянием. Глубокому учению не нужны суеверия. Исканию истины противны предрассудки. Первое изображение Благословенного получено Тибетом от Непала и Китая.

Получено только в седьмом веке, более чем через тысячу лет после учения и жизни Благословенного. Получено после того, как в Индии сложилась уже блестящая литература последователей буддизма. Получено первое изображение тогда, когда уже по всей Азии высились прекрасные вихары, перед которым дуканги Тибета стоят, как бедные младшие братья. Теперь, когда возникает мысль о восстановлении истинного буддизма, и эта волна минует Тибет.

Возьмем черную магию Тибета. Вспомним их «оживающие трупы», знаменитое ролланг-воскресение, которое не что иное, как грубая форма вампиризма. Вспомним блуждающих духов, которые убивают и всячески злоумышляют, причем часто бывают духами именно лам. Вспомним злые заклинания и наваждения, которыми вооружаются ламы для запугивания темного народа. Вспомним самоубивающие магические кинжалы, темные гаданья, заговоры, оборотней, принявших вид зверей, и всякие измышления злой воли.

Во-первых, все это очень дурно, и такие темные занятия лам не свидетельствуют в их пользу. Во-вторых, колдуны Малабарского берега воспроизводят всю черную некромантию гораздо сильнее. О них знают, их опасаются, но никто не поклоняется им и не считает их священными личностями. Малабарские «чудеса» опередили Тибет.

Многие, писавшие о Тибете, называли его «чудо из чудес». Но это название могло относиться или к прошлому Тибету, или к непониманию тех писателей, загипнотизированных традицией. Правда, можно было назвать чудом школу, образованную Махатмами около Кампа-Дзонга. Но ведь уже много лет эта школа не существует. И кем же она разрушена? Теми лхасскими ламами, которые не имеют ничего общего с тем многим замечательным, совершавшимся на территории Тибета. Все это – прошлое. Теперь же не многие тибетские ламы имеют зачаточные формы левитации, материализации, проблески воли и ясновидения.

Но самое большое испытание для лам – если, при их сомнении, вы предложите им: «Спросите вашего оракула, что я сейчас думаю и какие намерения имею?» Тогда гадатель и прозорливец окажется отсутствующим, а ламы приходят в смущение. Те же, кто развил в себе ясновидение, не живут в монастырях, не живут в Лхасе.

Правда, в горах бывают удивительные явления, но они не имеют отношения к ламству. Вспоминаем этот поразительный огонь в палатке, опять бывший на Чантанге. Вспоминаем волны тепла среди жестоких морозов. Вспоминаем многие проявления тонких энергий, но ведь Лхаса-то тут ни при чем! Поразительно проходить местами, где еще недавно были ашрамы.

Но самая необычайная встреча не будет иметь ничего общего с правительством далай-ламы. Смешение двух совершенно различных понятий следует расчленить. И Тибет не имеет более права укрываться за не принадлежащей ему таинственностью. Рад, что мы шли открыто, что мы спрашивали открыто тибетское правительство и говорили с тибетцами открыто. Старая тропа переодеваний слишком импозантна для Тибета. Сейчас он должен сказать открытое слово.

Было бы нелепо осуждать все миллионное население Тибета. Опять ламы могут стать образованными. Опять может появиться просвещенное правительство. И народ снова может обрести восхождение. Многое, что представляется «павшим», просто еще «не поднялось».

В Учении истинных заветов Благословенного имеются практические указания касательно всей жизни. При некотором прилежании можно ознакомиться и принять к руководству эти благие наставления. Теперь же те, которые позорят Учение, и негодные чины правительства должны понять, что их преступная деятельность осуждена и не может продолжаться.

Тибет провожает нас грустным сообщением. Наши три торгута – Очир, Дордже и Манджи – в сорока милях от Гьянцзе подверглись нападению тибетцев. Двое торгутов убиты и третий ранен. Деньги и вещи ограблены. Итак, даже единственная, будто бы упорядоченная и охраненная дорога от Индии на Лхасу уже в руках разбойников. Жаль бедных торгутов, возвращавшихся с заработком в родные кочевья. Они были храбрые люди. Надо думать, нападение было из предательской засады, иначе они дорого отдали бы жизнь.

Запросили мы британского резидента, чем можно помочь раненому. Природный тибетец хорошего типа говорит: «Раньше разбойники были на севере Тибета, но при нынешнем правительстве – они по всему Тибету. И само правительство не отличается от них», – с безнадежным жестом оканчивает огорченный тибетец. Сколько порядочных тибетцев, столько ученых лам должны страдать из-за недоброкачественности правителей.

По другой версии, наши монголы дошли до Лхасы, но там были схвачены и брошены в тибетскую тюрьму. Во всяком случае, наши бедные торгуты отведали беду.

Последний слух из Тибета совершенно странен. Говорят, что все монголы собираются покинуть Тибет ввиду трудных обычаев правительства. Наконец говорят, что сам далай-лама собирается бежать из Тибета. Если даже это просто слух, то, во всяком случае, замечательный для настоящего положения.

Еще слух: тибетцы рассказывают, что хорчичаб купил свое назначение командующего северным фронтом за три тысячи норсангов. Не дорого.

Еще слух: бедный Церинг, наш монгол, также пострадал. По пути из Нагчу в Лхасу его ограбили, и теперь он просит милостыню на лхасском базаре. Шедуб, ехавший в Лхасу на десять лет, уже мечтает вырваться оттуда. И его и Кедуба совершенно обобрали в Лхасе. Кедуб тоже ищет случая выехать скорее, а ведь как стремился. Ламаджаб пробыл в Лхасе всего два месяца, лишился всех денег и уходит с каким-то караваном в Монголию. Благополучно дошли домой в Шарагольчи лама Санге, лама Таши и Кончок, потому что бросили намерение идти в Лхасу и повернули из Нагчу обратно. Жаль, жаль торгутов; как бодро носились они за куланами и дикими яками. Н. В. уже в Италии. Доктор, П. К и Г. уже в Китае. Так разошелся последний состав.

Новые работы. Новое здание начато в Америке. И закончится оно суб-урганом.

Тибетцы, переехавшие в Сикким, говорят: «Прежде в Тибете звучали трубы в храмах, но теперь раздаются лишь трубы войны». «Генералы Тибета слишком слабы, чтобы сражаться с внешним врагом, зато они умеют притеснять своих безоружных крестьян». «Все ученые ламы покидают Тибет, и теперь истинное учение надо искать за границей Тибета». «Теперь в Тибете мало кто знает о Шамбале, все учение забыто». «Тяжелое время пришло для Тибета. Девашунг (правительство) такой же ничтожный, как мизинец на руке». «Теперь придет год дракона. Прошлый год был годом тигра, а за ним будет год овцы – не будет ли легче тогда?» «По пророчеству – таши-лама ранее трех лет не вернется в Тибет».

«Много тысяч лам перешли индийскую границу, спасаясь от теперешнего ужасного правления Тибета». «Далай-лама удалился от дел и затворился».

Много чего толкуют. Нас нагоняет наш лама из Харчина. Думал пробыть в Лхасе десять лет, а пробыл всего три месяца. Обобранный, спасается из Тибета. С ним вместе бегут еще три ученых ламы из Ташилунпо.

Новости из Сиккима. Монастырь в Гуме расширяется. Прибавились новые постройки. Стены покрыты живописью. Также улучшаются монастыри в Калимпонге и Курсеонге. Везде помогает Геше Ринпоче из Чумби. Везде, где он прошел, вырастают изображения Майтрейи. Настоятель Гума по-прежнему хлопочет. По-прежнему там работает наш художник геше ларива. Все хорошо, дружественно.

Во всяком случае даже сами тибетцы, то есть более разумные и удалившиеся за границу, понимают, что так продолжаться не может. Страна с миллионами населения не может отказаться от всех признаков цивилизации. Но продолжать отрицание всего иностранного, и тайком покупать хотя бы третьесортные продукты иноземного производства, и самим стремиться проникать через все границы – уже недопустимо. Это шутовство невежества уже замечено и делается невозможным. Границы могут быть закрыты.

Также нельзя иметь за границей тибетских доньеров-консулов с широковещательными полномочиями и не признавать документов, выдаваемых этими государственными чинами. Нельзя называть себя «Океан Знания», будучи невежественным. Нельзя называть себя «Победным во всех направлениях», когда тибетское войско вообще непригодно для современного боя. Вообще нельзя лгать по привычке к безнаказанности.

Как жаль, что лик Тибета затемнился мрачною действительностью. Но друзья остаются друзьями.

Спросили меня: «Как будете теперь говорить о Тибете?» Как всегда, буду возносить свет и поражать тьму. Только правдою исправляются несовершенства. Если таши-лама возбудил к себе общее уважение, это нужно сказать. Если лхасское правительство создало вокруг себя отвращение, и это должно быть сказано. Спросили: «Но ведь тибетцы не любят правду?» Не все, и мы будем с теми, которые желают совершенствоваться и исполнять учение Благословенного.

Кроме того, духовный водитель Тибета вовсе не далай-лама, а таши-лама, о котором известно все хорошее. «Обычаи Панчен Ринпоче (таши-ламы) совсем другие», – так говорят тибетцы. Теперь же совсем недавно Лхаса схватывала родственников таши-ламы и заковывала их в цепи. Дзонгпен в Пари-Дзонге обрезал женщинам уши, нескольким мужчинам – руки и ноги. Четверо умерло под мучениями. Все это известно от самих же тибетцев. Они осуждают теперешнее положение Тибета сильнее нас. Они ждут исполнения пророчества о возвращении таши-ламы, когда он будет единым главою Тибета и Драгоценное Учение при нем процветет снова.

Но Гималаи и Сикким закрывают Тибет. Нигде нет такого сверкания, такой духовной насыщенности, как среди этих драгоценных снегов. Нигде нет такого определительного слова, как в Сиккиме. Здесь ко всему прибавляется понятие геройства. Мужчины – герои, женщины – герои, скалы – герои, деревья – герои, водопады – герои, орлы – герои… Сюда шли великие отшельники, ибо где же в два перехода можно подняться от тропической растительности до вечного снега. Все стадии напряжения сознания здесь.

Приветлив Сикким. Приветлив махараджа Сиккима. Приветлив резидент. Приветлив Ладен Ла. И опять священная долина Ташидинга, как средоточие накоплений тайны и сокровищ. Это значительное место для всего Сиккима и Бутана. И старик настоятель Ташидинга еще жив, но постарел и уже не сходит со своей священной горы. И опять близость великой Индии.

Опять индус поет: «Как могу я говорить о самом Создателе, если знаю невыразимую красоту Гималаев».

Геше Ринпоче, настоятель донкара в Чумби, знает, что на север от Канченджанги лежит пещера. Вход в нее очень узок, но затем она расширяется и приводит в целый город. Настоятель многое знает и просит молчать до времени. Должное следствие получается лишь во времени, когда соблюден точный срок. Сознание Геше глубоко. Он видит далекие события. Выходя как бы из полудремоты сосредоточения, он говорит о самых неожиданных действиях, о дальних отсутствующих людях. «Как ей трудно, как она мучается», – вдруг замечает он и начинает молиться за лицо [Е. И.], находящееся за тысячу миль, которое болело в это время.

По старому обычаю высоких лам, настоятель спать не ложится, но проводит ночные часы сидя. Сейчас он является главою Сиккима, ибо, по завету, истинное Учение уйдет из Тибета. Настоятель знает о Шамбале во всем ее значении. Он заботится о восстановлении Учения и готов встретить новую эру.

Донкар в Чумби принадлежит к Ташилунпо. Около Шигацзэ имели пребывание Великие. И все, что исходит оттуда, имеет на себе добрые знаки.

Сказано, как будет проявляться новая эра: «Раньше вспыхнет неслыханная война всех народов. Затем встанет брат на брата. Моря крови прольются. И люди перестанут понимать друг друга. Люди забудут, что значит слово Учитель. Но именно тогда появятся Учителя, и во всех концах земли зазвучит истинное учение. Люди начнут собираться к слову истины, но те, кто полон темноты и незнания, будут препятствовать. Как алмаз, горит свет на башне Владыки Шамбалы. Один камень на кольце Его стоит больше всех сокровищ мира. Даже те, кто случайно помог учению Шамбалы, получат теперь же стократное воздаяние.

Уже перевоплотились многие воители учения истины. Пройдут немногие годы, когда будут слышны мощные шаги Владыки – Обновителя жизни. Можно уже замечать небывалые явления и можно встретить необыкновенных людей. Уже открываются врата знания, и спелые плоды упадают с дерева».

Вот еще изображение Шамбалы, мандала Шамбалы, в которой знающие узнают намеки действительности. Наверху идам, как знак стихийной мощи, и тот таши-лама, который написал очень закрытую книгу «Путь в Шамбалу». В середине изображения снежные горы образуют круг. Узнаются три белые границы. В центре – как бы долина со многими постройками. Можно различить точно два разреза, как бы планы башен. На башне – Сам Он, свет которого сияет в сужденное время. Внизу мощное воинство ведет победную битву. Победа духа на великом поле жизни.

Конечно, мы знаем, как во всей Азии ожидается наступление новой эры. Каждый толкует по-своему, кто ближе, кто дальше; кто прекрасно, кто извращенно; но все об одном и том же сужденном сроке. Особенно захватывающе видеть такое сознание на местах, когда не засохшая краска печатной буквы, но сам звук, само слово человеческое непосредственно выражает волнующую мировую мысль. Ценно слышать ее и повторять. Родина Гэcэp-хана, Ладакх, знает твердо, что время обновления мира уже наступило. Хотан помнит о знаках времени Майтрейи над древнею ступою. Калмыки в Карашаре ждут скорое появление чаши Будды. На Алтае ойроты отворачиваются от шаманизма и складывают новые моления ожидаемому Белому Бурхану. Вестник Бурхана, благой Ойрот, уже едет по миру. Монголы помнят о появлениях Владыки Мира и готовят дуканг Шамбалы.

На Чан-танге славословят Гэсэр-хана и толкуют о заповедных границах Шамбалы. На Брахмапутре знают об ашрамах Махатм и помнят чудесных Азаров. Евреи ждут у моста Мессию. Мусульмане ожидают Мунтазара. В Исфагане белый конь уже оседлан. Христиане Св. Фомы чают Пришествие и носят на себе тайные знаки. Индусы знают Калки Аватара. И китайцы на Новый год зажигают огни перед изображением Гэсэp-хана – Владыки Мира. Ригден-Джапо, Владыка, несется над пустынями, держит свой сужденный путь на Восток. Кто-то незрячий скажет: «Так ли все это? Нет ли здесь преувеличения? Не приняты ли отрывки пережитков за верования будущего?»

Значит, вопрошающий никогда не был на Востоке. Если вы были в этих местах, если вы прошли многие тысячи миль, если вы сами говорили со многими народами, то вы знаете всю жизненность этих устремлений. Вы поймете, отчего об этих священных понятиях говорят в тиши вечера, наедине, тихим задумчивым говором; отчего замолчат при каждом новом пришедшем. Если же скажете, что при госте можно продолжить беседу, то ваши слова встретят с поклоном. И получаете молчаливый, полный значения поклон не вы, но Сам Великий Майтрейя.