Глава 7. Хотан (1925–1926), Шамбала. Сердце Азии

Наши верные ладакхцы собирались идти с нами в самые далекие края. В Хотане они скоро как-то приуныли. Ходили по базарам. Жаловались, что их хватают за косы. Плакались на китайские власти. Уверяли, что китайский даотай будет их бить. Говорили, что даотай сам человека убил. Наконец вся сермяжная ватага ладакхцев пришла, улыбалась, топталась, теснилась, повторяла, какие мы добрые юм-кушо (госпожа) [и] яб-кушо (большой господин) и наконец слезно просили отпустить их. Намекали, что, если бы немедленно идти дальше, они останутся, но в Хотане жить невозможно. Очень трогательно ушли, спеша через снежные перевалы. К началу ноября они уже были задержаны на Санджу, где путь стал непроходим. Мы оценили тогда совет идти как можно раньше, ибо именно после нашего прохода началась сплошная вьюга и сильнейший мороз.

Намеки ладакхцев на невозможность жить в Хотане мы не приняли к сведению, но скоро начали приходить к убеждению, что наши простые друзья, храбро шедшие через все скелеты Каракорума, загрустили в Хотане не зря.

Начались самые странные симптомы. Нам не только не хотели дать подходящий дом, но уверяли, что мы должны поместиться на базаре, где даотаю удобнее следить за нами. Когда мы сами устремились к подходящему дому за городом, то нашлась масса препятствий, которые мы должны были неустрашимо лично преодолеть. Наш доброжелатель Худай берды-бай и афганский аксакал много помогли в добыче дома, но амбань разрешил сделать условие лишь на месяц. Дал этим понять, что жильцы мы нежелательные, но и уехать не разрешил. Разрешения писать этюды не дано. Приставлен отвратительный бек.

Наконец приехал новый амбань, и дело пошло еще сложнее. У даотая заболел ребенок. Просили Е. И. приехать и помочь. Лечение оказалось удачным, и все три правителя приехали якобы благодарить, но вели себя возмутительно. Хохотали, махали руками, плевались, заявили, что наш паспорт вообще недействителен. Предложили за выдачу такого паспорта ругать г[осподина] Чен Ло (китайского посланника в Париже). Все приняло поистине безобразные пределы. Но это были цветки – ягоды показались на следующий день.

Приехал амбань и заявил, что получена телеграмма из Урумчи[384], от губернатора области, с требованием выслать нашу экспедицию и непременно через Санджу, т. е. через закрытый зимой снежный перевал.

Конечно, мы уже привыкли к мошенничеству и двоедушию властей Хотана и не сомневались, что никакой телеграммы нет и вся история подложна. Впрочем, прибавил грозный амбань, если лично попросить господина даотая, то, может быть, он смилостивится. Надо сказать, что власти не пропустили ни одну нашу телеграмму и мы должны были изыскать возможность окольными путями послать телеграммы в Нью-Йорк, Пекин и Париж через консульство в Кашгаре[385]. Кроме того, амбань указал, что власти имеют право вообще отобрать все мои художественные принадлежности.

На следующий день даотай сменил гнев на милость и по причине излечения его сына Е. И. сообщил, что высылать на Санджу нас не будет. Но милость за излечение сына скоро испарилась, и власти начали угрожать нам обыском. Наконец 29 декабря был произведен осмотр вещей. Наше оружие – три ружья и три револьвера – было опечатано и увезено. Сказали, что в Кашгаре мы можем его получить. Свидетельства на право ношения оружия от британских властей не были приняты во внимание. Когда внесли огромный ящик для укладки оружия, то даже китайцы попятились, шепча: «Гроб». Е. И. прибавила: «Это гроб для подобных властей».

Казалось бы, вся изобретательность утеснения была уже изощрена, но невежество подсказало еще одну «игру». Сообщили нам, что наши американские бумаги властей не интересуют, и потребовали русский паспорт. При этом мудрые власти республиканского Китая потребовали не что иное, как старый императорский паспорт. Совершенно случайно при нас оказался старый паспорт и патент на командора шведского ордена «Северная звезда». «Зубры» скопировали и то и другое и будто бы куда-то послали.

Требование царского паспорта через девять лет после [русской] революции показало нам, что власти Хотана не только недоброкачественны, но и безмерно невежественны, и оставаться здесь было бы уже опасно. Мечтаем немедленно ехать на Кашгар и Урумчи, чтобы найти более разумную власть.

Друзья мои, если хотите испытать свое хладнокровие и терпение, поезжайте в город Хотан. Здесь даотай Ма (т. е. «лошадь») и амбань Чан Фу научат вас со всею изобретательностью средневековой невежественности. Перед отъездом слышали базарную молву, что даотаю готовится сильная неприятность. Толкуют, что он получил от правителя области должность даотая и звезду за собственноручное убийство военного губернатора Кашгара в прошлом году; между тем выясняется, что убийство произведено не только им самим, но и солдатами. Теперь можно думать, что все убийцы должны стать даотаями.

Подробности убийства средневековы. Побежденного распяли и после двух дней распятия нынешний повелитель Хотана в упор выстрелил в него, так что кровь брызнула на победителя; с ним стреляли и солдаты его. Голову побежденного выставили на базаре.

Пишу с болью за китайцев. Воображаю, как лучшие китайцы покраснеют за таких современников. Вспомним рассказы Свена Гедина, как китайские власти искали в его сундуках русских солдат. Как Фильхнер[386] давал подписку амбаню, что не имеет претензий за грабеж. Как бедствовал в Хотане Пржевальский. Как Козлов принужден был въехать во двор амбаня с 20 казаками, и тогда беззаконие умолкло. Грустно сознавать и видеть, что новый строй государства не изменил мрачное средневековье. Пусть амбань справляется со своим носом без помощи платка – не в том дело, но пусть амбань хоть что-нибудь знает.

При досмотре вещей амбань много раз припомнил, что русские на маньчжурской границе у него разбили чайник; вся мелочная злопамятность сказалась в этом сообщении. И еще русские совершили тяжкое преступление: подумайте только, они привили оспу жене даотая из Аксу! Это «кощунство» рассказывается с негодованием. При досмотре возмущенная Е. И. сказала амбаню, указавшему открыть яхтан с ее принадлежностями: «Смотри, амбань, вот мой корсет». Таким образом, жена даотая из Аксу была отмщена.

Наш китаец возмущен и потрясен. У него на глазах – у него, у китайского офицера и дипломата, отмеченного в книгах, – у него на глазах отобрали и увезли оружие. Лишили экспедицию средств защиты. Он говорит: «Это работа разбойников». Приходят местные мусульмане и советуют, и предупреждают, и стараются высказать сочувствие. Можно представить, сколько приходится терпеть этим тихим людям, забитым и обезличенным. Можно представить, сколько приходится терпеть китайским студентам и молодежи, которая так чутка на грязь произвола.

Надо суметь уехать. Несмотря на морозы, надо ехать. Верблюды готовы. Старик китаец шепчет: «Велите конвойным солдатам, если у них винтовки, ехать впереди, а не сзади: китайцы в спину стреляют». Готово знамя экспедиции. Его повезут впереди. Сун сшил его, красное с желтым, и надпись черная: «Ло, американский художественный офицер».

Амбань про искусство вообще ничего не знает. Бек – монгольского происхождения – вежливо поучает его следующей старинной легендой: «В старое время в Куче жил знаменитый художник. Однажды он принес в залог свою картину, изображавшую кочан капусты и бабочку, и просил за нее 3000 сар (т. е. 2700 американских долларов). Мальчик, заменивший хозяина, выдал ему просимую ссуду. Пришел хозяин. Возмутился, что за капусту и бабочку можно дать такие деньги. Выгнал мальчика и считал деньги потерянными. Наступила зима, и в указанный срок художник принес деньги и спросил картину обратно. Достали картину, хозяин, к ужасу, видит, что бабочка исчезла с картины. Художник требует картину по описанию в ее полном виде. Бедствует хозяин.

Говорит художник: «Вот ты несправедливо выгнал мальчика, но сейчас только он может помочь тебе». Позвал хозяин мальчика. Тот держал три дня картину около огня, и бабочка опять выступила. И сказал мальчик: «Ты не ценил художника, но он настолько совершенен, что краски его имеют все качества природы. Бабочки являются в теплое летнее время. На зиму они исчезают. То же происходит и на картине. Лишь тепло огня вызвало бабочку к жизни и зимою. Так совершенен этот художник». И хозяин устыдился и возвысил мальчика и сделал его богатым за его мудрость». Так поучает бек амбаня. Но еще Будда в сутрах[387] сказал: «Самое большое преступление – это невежественность».

Среди мусульман дошли вести о разрушении французами Дамаска[388] и о грабежах французских офицеров. Мусульмане возмущены: «Видимо, Франция решила порвать с мусульманским миром. Именно повреждением святынь и грабежом легче всего закрепить этот разрыв навсегда». В Париже и не представляют себе, как быстро по глубинам Азии летят птицы-вестники. Между тем течение мусульманской мысли заслуживает большого внимания. На днях один мусульманин спрашивал нас, отчего Мунтазар, Мессия, Майтрейя – все на ту же букву «М». Не есть ли это одно и то же проявление? Так же спрашивали о буддизме. Слушали внимательно о том, что Будда такой же человек, но велик своим высоким знанием. О том, что Будда почитал женщину. О том, что Будда сам указал явление Майтрейи.

На днях приезжали калмыки из Карашара. Пришли поклониться буддистским предметам, которые у нас. Калмыки знают, что здесь проходил Будда, направляясь на север. Интересно отметить, что сэр Чарлз Белл[389] в своей последней книге о Тибете указывает, что Будда мог быть монголоидного происхождения[390]. Непал населен монголоидами, и род шакья мог быть из них. Тогда особенно интересно обращение Будды к северу. Все знаки, все остатки надо пересматривать заново. Гигантское изображение Майтрейи на скале около Маульбека много раз упомянуто и описано. Не приходит в голову, что всю огромную скалу надо исследовать со всех сторон.

Но уже в Хотане совершенно случайно пришлось услышать о китайской надписи на оборотной стороне скалы. Было бесконечно жаль упустить эту возможность. Ведь с нами был и китаец. И притом, что может значить этот неожиданный язык? Можно ожидать санскрит, пали, тибетский, наконец, монгольский! Но почему китайская рука писала[391] на скале о Майтрейе? Подходите к памятникам всегда заново.

Древности в Хотане действительно иссякли. За два месяца, кроме двух-трех осколков, да десятка фальшивых вещей, ничего не принесли. Само занятие кладоискательства выродилось. И рассказы отдают старыми сообщениями, уже описанными сэром Аурелом Стейном[392]. Яткан, т. е. место старого Хотана, действительно заселено мирными [киргизами] и закрыто мусульманскими кладбищами. Так же как итальянские антиквары цитируют анекдоты про Воде[393], так же и здесь уже механически твердят про сэра Маршалла[394] или про Аурела Стейна. В обиходе домашнем не сохранилось старинных предметов. Жизнь застыла, как бывает перед волной новых построений.

Почему-то Хотан все-таки считается торговым центром Китайского Туркестана. Не видим нерва этой торговли. Живем на большом пути, разветвляющемся на Аксу[395], Кучу[396] и Дуньхуан[397] в провинцию Ганьсу[398]– в глубь Китая. Но редко звенят колокола верблюдов. Редко окликают ослов. Таким шагом торговое обращение не создается. Ковровое дело очень упало – условно и безжизненно. Собственно хотанские узоры совершенно выродились. Торговля нефритом пропала. И еще одна особенность, указанная древними авторами, исчезла – исчезло пение, заменившись неистовыми выкриками. Перед таким пением пение ладакхцев полно и ритма, и свежести. Если люди перестают петь, значит, они очень подавлены.

Дико подумать, что это тот самый Хотан, которому Фа Сянь в IV веке нашей эры посвящал восторженный отзыв: «Эта страна счастливо благоденствует. Народ богат. Они все буддисты и находят радость в музыке. Здесь более десяти тысяч общинников, и почти все принадлежат к махаяне. Все они живут и питаются от общины. Селения раскинуты на большом пространстве, и перед дверью каждого дома воздвигнута небольшая пагода (субурган). Все очень гостеприимны и снабжают гостей всем необходимым. Правитель страны поместил нас в [монастыре] Гомати, принадлежащем к махаяне. При ударах в гонг все общинники собираются к трапезе. Все садятся в согласном порядке и хранят молчание, не стучат посудою…»

До чего может меняться действительность! И очевидность не может соединить современный Хотан с его бывшим. Так же как современная Аппиева дорога[399] или дорога на Остию[400] не ведут к настоящему римскому Риму.

Жаль, что не ездил Фа Сянь дальше Кашгара по теперешнему русскому Туркестану. Ведь там везде, и даже в Персии, имеются следы буддизма, еще совсем не открытые[401]. А Бухара есть не что иное, как «вихара» – испорченное название буддистского монастыря. Юрий удачно в Париже раскрыл эту филологическую трансформацию, и Пеллио[402] вполне согласился с ним. Памир, Афганистан, Персия – всюду следы того расцвета культуры, когда, как говорят хроники: «Искусство было несравненно, и произведение творчества и книга были лучшим подарком».

Сун видел сон. Мы трое – я, Е. И. и Юрий – зарубили саблями Яня[403]-дуту. Прибежал, рассказывает и смеется: «Очень хороший сон, теперь вся победа будет ваша, а дуту будет плохо». Цай Хань-чен переводит этот сон и тоже широко ухмыляется от удовольствия, что хоть во сне их дуту пришлось плохо. Сун углубляет значение сна: «Если дуту худо обошелся с великими гостями, будет ему плохо, и не жить ему».

Так в далеком Хотане пишется приговор урумчинскому дуту: «Более года не проживет». Говорим [киргизу] об этом решении. Тот смеется: «Вы уже сместили Керимбека, видно, и с дуту ваша правда будет». Хоть дуту и смеется над пекинским правительством, но сам он сидит в горниле ненависти. Кто же сядет вместо него? Хотанский грабитель Ма? Или Аксу? Или из Кульджи со своими маньчжурами? Любая предприимчивая дружина может легко забрать Синьцзян.

Ходят странники, приносят новые вести. В Урге [Улан-Баторе] будет отведено место под храм Шамбалы. «Когда изображение Ригдена-Джапо достигнет Урги, тогда вспыхнет первый свет нового века – истины. Тогда начнется истинное возрождение Монголии». Задумана картина «Приказ Ригдена-Джапо».

В Куче на базарах недавно два пришлых ламы раздавали изображения и молитву Шамбалы. Здесь же приютились ячейки возрождающегося буддизма…

Серия «Майтрейя» сложилась из семи частей: 1) Шамбала идет. 2) Конь счастья. 3) Твердыни стен. 4) Знамя грядущего. 5) Мощь пещер. 6) Шепоты пустыни. 7) Майтрейя Победитель.

1 декабря 1925 года.

Нельзя себе представить более разительный контраст, нежели тона Гималаев и Ладакха сравнительно с пустыней. Иногда кажется, что глаза пропали, засорились. Где же эти кристаллы пурпура, синевы и прозелени? Где же насыщенность желто-пламенных и ало-багровых красок? Седая, пыльная кладовая! Всепроникающая труха времени, режущая кожу, как стекло, и разъедающая ткань. Глаз так привык к бестонности, что, не захватывая цвета, скользит, как в пустоте.

Так же незаметно поднимается песчаный буран, и наш черный Тумбал становится серо-мохнатым. Иногда бывают хороши звезды. Очень редко напоминает о горном очаровании слабо-голубая гряда Куньлуня. Вопят на свою судьбу ослы, и стонет домодельный привод молотилки. Отвратительны гигантские зобы у населения[404]. Одни говорят: «От воды». Другие: «Уж такая порода». Размеры зоба должны пагубно влиять на нервы и психологию сознания.

Начались морозы. Вода в арыках покрылась льдом.

Лама говорит, что один очень ученый буддист в Ладакхе хотел иметь ученое рассуждение с Юрием о буддизме. Тогда лама побоялся устроить этот диспут. Говорит: «Я боялся, может ли сын ваш говорить об основах учения. Теперь много иностранцев, которые называют себя буддистами но ничего не знают и судят по неверным книгам и толкованиям. Теперь очень много таких лживых буддистов. Но сейчас я жалею, что не устроил это рассуждение в Ладакхе. Ведь ваш сын все знает. Он знает больше многих ученых-лам. Вот я вам задавал разные вопросы незаметно и постепенно, и вы все мне разъяснили. Жаль, что в Ладакхе мы не побеседовали. Вот я ездил с большим ученым П.[405] Ему я задавал разные вопросы, но он не отвечал на них, а только сердился. Потому что не знал, как ответить».

Лама очень хотел бы повидать хазареев – монгольское племя, оставшееся после нашествия в Афганистане.

1 января 1926 года.

Ламы часто повторяют слова Будды: «Лампада, перед тем как погаснуть, начинает чадить». Вместо возможности тихо уехать из-под десницы даотая – новые оскорбления и бессмысленные неприятности. Вещи уже уложены. Верблюды готовы. Мы чувствуем радость покинуть опасный Хотан. Но первого января рано утром приезжает вестник даотая и конфузливо заявляет: «Г[осподин] даотай назначает вам ехать на Дуньхуань, а не на Кашгар». Мы говорим: «У нас отобрано все оружие. Ехать пустыней без оружия нельзя. Не только ни одна экспедиция, но каждый купец, идущий через пустыню, имеет при себе оружие. Кроме того, нам присланы деньги на Кашгар. Кроме того, наши сотрудники-американцы едут на Урумчи. И, в-четвертых, сам даотай только что согласился на наш выезд на Кашгар».

Посланный улыбается: «Все это верно, но г[осподин] даотай прислал меня сказать, чтобы вы ехали через пески на Дуньхуань».

«Но ведь туда трудно ехать? Но ведь сам даотай сказал, что в провинции Ганьсу – разбойники?»

«Совершенно верно, но г[осподин] даотай изменил свое решение и указывает вам путь через пустыню в Дуньхуань».

«Значит, мы не можем осмотреть ни Яркенда, ни Кашгара, ни Аксу, ни Кучи? Ведь все эти распоряжения китайских властей наносят оскорбление Соединенным Штатам?»

«Поговорите сами с г[осподином] даотаем. Сегодня Новый год, и, если хорошенько попросить г[осподина] даотая, может быть, он опять изменит распоряжение».

«Но мы не просить желаем, но хотим справедливости».

Вестник только улыбается и опять предлагает ехать сегодня к даотаю.

Тут же нам шепчут колоритную подробность. Ящик для нашего оружия, сделанный неисповедимо огромных размеров в виде гроба, несли на палках четверо. Эта процессия ввалилась во двор даотая во время его праздничного завтрака. Китайцы опять зашептали: «Гроб», а сам даотай побледнел и велел нести ящик скорее вон со двора в ямын амбаня. Знает, что творит пакости, за которые придется ответить.

Едем к даотаю. Как полагается для действий трагического «Гран Гиньоль»[406], драма смешивается с балаганом. По пути встречаем шествие с бумажными драконами, ладьями, рыбами и всякой мишурой, идущее поздравить нас с Новым годом.

Сидение у даотая превысило всякие меры терпения. Мы говорили ему о необходимости разменять американские чеки в Кашгаре. Говорили о необходимости лечить зубы. Говорили о спешной необходимости сообщиться с Нью-Йорком. Говорили, что своим поведением он оскорбляет достоинство Америки. Говорили о всех причинах и доводах. Но даотай ответил, что мы можем идти или через перевал Санджу обратно в Индию (что явно нелепо, ибо перевал до июня закрыт льдом), или можем пойти пустыней на Ганьсу (безоружными, через разбойников, о которых он сам предупредил нас), или мы будем задержаны в Хотане.

Я указал, что насильственное задержание есть арест, к чему мы не подали никаких оснований. Даотай твердил свое, повторяя, что наш паспорт, выданный по приказу пекинского правительства, негоден. Неужели г[осподин] Чен Ло, представитель Китая в Лиге Наций, не знает, как выдавать паспорта? Но даотай ни о какой Лиге Наций вообще не слыхал. Я указал, что ввиду таких оскорбительных отношений я желаю вообще уехать из Китая. Даотай твердил свое. Люди даотая хохотали за его спиной и показывали на его голову. Препирались нескончаемо. Невозможно было проследить сложный излом невежественности и безумия. Даотай расстреливал нашу симпатию к Китаю. Вспомнился один наш знакомый, прогрессивный китаец в Америке. Слушая мою защиту Китая, он как-то поник и грустно спросил: «А вы сами были уже в Китае?» Я ответил: «Собираюсь ехать». Он добавил: «Поговорим после вашего возвращения».

И вот мы вернулись в дом арестованными. Сидим на уже уложенных сундуках и кончаем день Нового года писанием обращения к консулам Кашгара: «Экспедиция Рериха накануне отправления в Кашгар была арестована китайскими властями Хотана без всякого повода со стороны экспедиции.

Ввиду отсутствия консула Соединенных Штатов настоящим обращаемся к представителям иностранных держав в городе Кашгаре с настоятельной просьбой оказать самое серьезное содействие для немедленного разрешения экспедиции следовать на Кашгар. В случае если разрешение кашгарского даотая недостаточно, просим телеграфировать за наш счет генерал-губернатору области Урумчи.

Три причины заставляют нас неотложно спешить, а именно: 1) необходимость связаться с нашими представителями из Америки; 2) необходимость видеть врача шведской миссии; 3) необходимость получения денег в Кашгаре».

И вот будем сидеть. Письма наши могут дойти лишь через девять дней, если вообще дойдут. Нам уже вернули пять наших очень нужных и неотправленных телеграмм. Все становится действительно опасным, ибо власти всячески препятствуют нашим сношениям с Америкой. Оружие наше отобрано. Чего еще хотят лишить нас?

Прислали расписку в отобрании нашего оружия. Начинается она так: «Даю сию бумагу в том, что против мне явился русский человек Хулизу другой имя Лолючу» и т. д. Оказывается, Хулизу значит «Рерих» и Лолючу тоже значит «Рерих». Кто может разобраться в этой дьявольской бессмыслице и в таком искажении имени!

Знаменательно, что Америка опять совершенно игнорируется в этом манускрипте. Вообще, кажется, даотай более Колумба сомневается в существовании какой-то неведомой ему Америки, которую зовут Мэй-гуо.

Е. И. очень удручена. Она ехала сюда с таким открытым сердцем. Говорит: «Что же делать с человечеством? Ведь это не люди!» Юрий очень подавлен. «Ведь тот Китай, который нам в музеях и на лекциях показывают, не имеет ничего общего с происходящим». Наш китаец совсем осунулся и молит более ни о чем не говорить, ибо могут убить. «Ведь это воры, разбойники и собаки». Лама шепчет: «Китайцы иначе и не поступают». Все это становится опасным.

Сэр Аурел Стейн передает в своей книге за достоверное, что даотай в Кашгаре за несколько лет своего даотайства перевел в Ханькоу на свое имя 2 000 000 таэлей. Мы не верили этому сообщению, хотя Аурел Стейн – ученый солидный. Но неужели? Неужели… это возможно?.. Как же вам, молодым борцам нового Китая, должно быть тяжко. И много ли вас? Но, конечно, историю мира всегда творило меньшинство.

Надеюсь, что Рузвельтам пришлось легче. Они счастливо миновали мешок Хотана. Притом охота в горах избавляет от каждодневных сношений с даотаем и амбанем. В горах нам никто не вредил и не строил препятствий. И некому было ежедневно менять свои же решения. И ведь это не есть разница психологии. Ведь и китаец наш, и мусульмане одинаково понимают всю опасную нелепость положения.

Сейчас предложили найти верного человека, который подбросит наши письма консулам в почтовую сумку, ибо сегодня около почты замечены какие-то подозрительные соглядатаи.

Е. И. вспомнила, что на днях, 15 декабря, было тридцатипятилетие моей художественной работы.

2 января.

Пришел купец, справляется о возможностях торговых сношений с Америкой. Но какие же тут сношения, если Хотан так враждебно встречает именно приезжих из Америки. Ни въехать, ни выехать. Вот так торговые сношения!

Чем враждебнее относятся к нам власти, тем сочувственнее стремится к нам народ. Предлагают вернее отправить наши обращения к консулам. Люди наши искренне возмущены, особенно за отнятие оружия. Говорят: «Никогда они оружия не отдадут». Три китайца советуют ехать по русским дорогам. Высказывается предположение, что власти, по обычаю, хотят вымучить крупную взятку. Наш случай толкуется всячески на базаре. Сегодня бек поехал сопровождать Юрия даже на верховую поездку. Значит, надзор за нами еще усилен.

Записываю подробности, ибо все это для кого-то очень пригодится. Действительно поучительно! У нас паспорт от пекинского правительства, особое рекомендательное письмо от китайского посланника в Париже, прекрасное письмо от консула Соединенных Штатов в Калькутте, письмо от Музея Виктории и Альберта[407] в Лондоне, письмо от Археологического общества в Вашингтоне, письма от шести учреждений в Соединенных Штатах. С нами китаец, бывший офицер и дипломат. С нами книги, изданные о моих картинах. С нами паспорта – английский, французский, русский. И со всей этой библиотекой все-таки вы рискуете попасть [под] произвол опасных самодуров. Ведь все это очень поучительно.

Сейчас принесли новое «достоверное» базарное сообщение. Видите ли, у нас при обыске найдено много скорострельных пушек. Завтра сочинят, что мои картины – это крылья аэропланов. Говорят о русском, идущем из Тибета на ста конях. На поверку выходит, все это о нас же.

3 января.

Говорят на базаре о борьбе десяти китайских генералов. Говорят о смерти Чжан Цзо-лина[408]. Говорят о русских, привезших четыреста ящиков оружия. На поверку выходит, что и этот слух – про нас же. Сегодня пошли письма к консулам. Люди боятся идти по пустыне без оружия. Невозможно предвидеть, во что выльется все происходящее.

4 января.

Воскресное базарное сообщение. Калмыки гадали на базаре о нашем успехе, и гаданье вышло удачным как никогда. О чем и прибежали сообщить нам. Сам даотай со своими дурацкими обысками способствует распространению нелепых слухов. Мы-то как-нибудь выедем, а он сам задохнется в своем саду безумия. Решаю снестись с Америкой и отказаться от плана следования по Китаю. У меня слишком много причин для этого. Я взялся картины писать, но не брался вести бессмысленные препирательства с безумцами. Можно перейти самые высокие горы, можно найти общий язык с самыми первобытными племенами, но дикари во фраках с какими-то звездами и со многими женами совершенно неприемлемы и ни в какую эволюцию не входят.

Пришли просить помочь женщине в трудных родах. Мы, конечно, бессильны. Но китаец знает «верное средство». «Это черт сидит под постелью и мешает женщине родить. Надо выстрелить из ружья под постель и черт убежит, а женщина сейчас же родит». Китаец знает и другое важное соображение, он говорит с очень важным видом: «Тибетцы дураки, они думают, что на небе один дракон. Это глупо, на небе дракон и птица. Один дракон дождь не сделает». Китаец также знает, что существует область, где живут только женщины, и у них родятся только девочки. Очень не любит «воскресающие трупы».

Формулируем обвинение даотая для генерал-губернатора. Обвиняем Ма Да-женя, даотая Хотана, в следующем:

1. В глубоко оскорбительном отношении к достоинству Соединенных Штатов Америки и к культурным целям нашей экспедиции.

2. В оскорбительном отказе принять во внимание письмо от генерального консула Соединенных Штатов Америки в Индии.

3. В оскорбительном запрещении свободной художественной работы в Хотане под угрозой конфискации всех художественных материалов, принадлежащих экспедиции.

4. В оскорбительном отказе принять во внимание все письма и удостоверения от американских учреждений, организовавших экспедицию.

5. В оскорбительном отношении к нашему личному достоинству.

6. В оскорбительном отказе признать действительным наш китайский паспорт, выданный по приказу пекинского правительства через г[осподина] Чен Ло, китайского посланника в Париже.

7. В отказе принять во внимание письмо, данное г[осподином] Чен Ло ко всем губернаторам [Китайского] Туркестана.

8. В насильственном задержании экспедиции в Хотане, что разрушило срочные планы экспедиции.

9. В оскорбительном отнятии всего нашего оружия (2 винтовки, 1 охотничье ружье и 3 револьвера), что лишило экспедицию всех средств защиты, хотя каждый путник, переходя пустыню, имеет при себе оружие.

10. В оскорбительной и бесчеловечной угрозе выслать экспедицию из пределов Китая через закрытый снегами перевал Санджу.

11. В оскорбительном отказе принять во внимание присутствие в экспедиции пожилой дамы.

12. В оскорбительном и бесчеловечном намерении послать экспедицию в пустыню в направлении Дуньхуаня безоружными, без денег и с больными зубами.

13. В оскорбительном и глумливом ежедневном изменении своих собственных распоряжений.

14. В оскорбительном и бесчеловечном отказе иметь личную консультацию с врачом шведской миссии в Кашгаре.

15. В оскорбительном отказе устроить наши денежные дела лично в Кашгаре.

16. В оскорбительном требовании от нас недействительного царского паспорта через девять лет после [Октябрьской] революции.

17. В оскорбительном отказе разрешить нам сноситься с американскими учреждениями из Кашгара.

Если бы Ма Да-жень, даотай Хотана, хотел следовать указаниям генерал-губернатора в Урумчи, он стремился бы направить экспедицию именно туда. Но его повторный отказ в следовании нашем именно в Урумчи и Кашгар показывает его преступные намерения. Вышесказанные обвинения заставляют нас требовать полного и немедленного удовлетворения.

Также нужно отметить, что во всех переговорах мы указывали властям, что подобные их действия отражаются на китайских студентах и на китайских кварталах, так многочисленных в Америке. Но было ясно, что судьба соотечественников совершенно не интересует преступную власть.

Наш лама передает, что известный ему лама, собравшийся в паломничество в Тибет, был арестован китайскими властями. Лама дал взятку местному полковнику в размере 1000 лан, коня и два куска сукна, и тот ночью пропустил его. Лама шел девять суток ночными переходами, а днем скрывался в песках.

5 января.

Ведантисты называют буддистов «настика», то есть безбожниками. Между тем и веданта не знает личного бога, а знает принцип. Формула посвящения буддиста: «Прибегаю к Будде, прибегаю к учению, прибегаю к общине». Разве эта формула не ведет к бесконечному познанию? Будда – человек, великий учитель жизни, почитающий знание и зовущий бесстрашно идти путем общего блага. Вся современная эволюция была завещана Буддою – этим львом бесстрашия и подвига.

Дошла случайная газета из Индии. Бхош открыл у растений мускулы. Конечно, если есть нервы, то как же не быть мускулам. (Бхош являет именно ту страницу, которая нужна для грядущей эволюции.)

6 января.

Еще «прекрасная» деталь Хотана. Месяц тому назад пришла наниматься женская прислуга. Странная мусульманка: сейчас же откинула покрывало и как-то нагло улыбалась, предлагая себя. Щеки нарумянены. Брови в палец толщиной – в одну линию. Почувствовалось что-то подосланное, грязное. Отказались. Ушла. Сегодня старик китаец жалуется на слух, распускаемый амбанем, что он делал гнусные предложения прачке. Старик опять негодует. Сразу вспомнилась та, нарумяненная. Путники, будьте осторожны! Старик негодует: «У самого амбаня винная лавка в Яркенде. Если бы нам прислали солдат от консулов». Если уже китаец мечтает о консульских солдатах, то можно представить настроение его.

В своей статье 1925 года в «Шанхай таймс» «В дебрях Тибета» доктор Лао Цзинь говорит: «В одном из святилищ мне удалось увидеть одно из самых замечательных его атрибутов – превращенное в мумию тело одного ученого[409], который, как говорят, умер 350 лет тому назад. Одетый в костюм тибетского ламы, каким он был в жизни, он сидит в кресле и имеет вид человека скорее уснувшего, нежели омертвевшего уже столетия тому назад. На столе перед ним лежит незаконченная рукопись, над которой он работал перед смертью. Тело пожелтело и высохло от времени, но в общем сохранилось непостижимо хорошо.

Много легенд уже сплелось вокруг этих останков древнего тибетского ученого. Меня уверяли, что три раза за все это время, протекшее после его смерти, его тело меняло свое первоначальное положение, а один раз исчезло совершенно и возвратилось лишь через два-три дня. Однажды хранители храма, войдя в помещение, где находились останки, обнаружили, что лежавший перед ним манускрипт закончен посланием величайшей для всего мира важности».

Окакура замечает: «Какие ужасающие последствия для человечества несет с собою его презрительное невежество в проблемах Востока! Империализм Европы, не гнушающийся бросить клич о «желтой опасности», не представляет себе, что Азия тоже может проникнуть однажды в жестокий смысл «белого бедствия»! Вы можете смеяться над нами, имеющими «слишком много чая», но не можем ли и мы заподозрить вас, западников, в «недостатке чая» в вашей конституции?».

Ауробиндо Гхош говорит: «Мы говорим человечеству: настало время, когда вы должны отважиться на великий шаг и подняться из повседневности к более высокой, глубокой и широкой жизни, к которой движется человечество. Проблемы, которые тревожили человечество, могут быть разрешены лишь внутренним сознанием, не насильственным утруждением сил природы в угоду пошлости и роскоши, но овладением силами интеллекта и духа, завоеванием человеком как внутренней, так и внешней свободы и победою внешней природы внутренним устремлением. Для этого подвига возрождение Азии необходимо, и потому Азия подымается».

Еще Гхош говорит: «Силы старого мира, силы деспотизма, силы традиционных привилегий и эгоистических эксплуатации, силы братоненавистнической борьбы и себялюбивого соревнования вечно борются, чтоб снова воссесть наземные троны. Определенное движение реакции очевидно во многих странах и сейчас здесь, может быть, более, нежели в Англии. Попытка вернуться к старому миру есть один из тех необходимых поворотов, без которого он не может быть окончательно истощен и исключен из эволюции. Старый мир подымается лишь для того, чтоб быть побежденным и снова раздавленным».

«Вы достигли распространения ваших владений ценою отсутствия всякого спокойствия; мы создали гармонию, бессильную против нападения. Поверите ли вы? Восток в некоторых отношениях выше Запада! Небо современного человека разбилось в циклопической борьбе за богатство и деспотизм. Мир движется ощупью во тьме себялюбия и пошлости. Покупают науку с негодной совестью, являют доброжелательство из любви к утилитарности. Восток и Запад, как два дракона, бросаемые волнующимся морем, тщетно борются, чтоб завоевать драгоценный камень жизни.

Нам нужна «Наука», чтоб исцелить великое бедствие. Мы ожидаем великой аватары[410]!»

Ауробиндо Гхош говорит: «Мы говорим человечеству: настало время, когда вы должны отважиться на великий шаг и подняться из повседневности к более высокой, глубокой и широкой жизни, к которой движется человечество. Проблемы, которые тревожили человечество, могут быть разрешены лишь внутренним сознанием, не насильственным утруждением сил природы в угоду пошлости и роскоши, но овладением силами интеллекта и духа, завоеванием человеком как внутренней, так и внешней свободы и победою внешней природы внутренним устремлением.

Для этого подвига возрождение Азии необходимо, и потому Азия подымается». Еще Гхош говорит: «Силы старого мира, силы деспотизма, силы традиционных привилегий и эгоистических эксплуатации, силы братоненавистнической борьбы и себялюбивого соревнования вечно борются, чтоб снова воссесть на земные троны. Определенное движение реакции очевидно во многих странах и сейчас здесь, может быть, более, нежели в Англии. Попытка вернуться к старому миру есть один из тех необходимых поворотов, без которого он не может быть окончательно истощен и исключен из эволюции. Старый мир подымается лишь для того, чтоб быть побежденным и снова раздавленным».

Александра Давид-Ниль[411] в своей статье «Будущий герой Севера» («La vie de Peuple», Париж, 1925) говорит: «Мы можем улыбаться этим безумным мечтам, но в тех огромных областях, где они принимаются с непоколебимой верой и с величайшим почитанием, влияние их может стать мощным и дать призыв к совершенно неожиданным событиям, которые наиискуснейший из политиков не в состоянии предвидеть».

Прочтите рассказ Давид-Ниль о старом ламе, принесшем цветы на ледники. Прочтите сказание ламы о наступлении времени Шамбалы. Из местного сказителя лама обращается в деятеля международных событий. Давид-Ниль привезла из Тибета несколько новых вариантов рукописей о Шамбале.

Для ученого представляет поразительный интерес целая сеть пророчеств и самых многочисленных указаний, протянувшаяся по всем неизмеримым пространствам Азии. Поэт сказал бы, что пески и камни говорят, ибо часто положительно непонятны пути стремительного осведомления. И стоит вам сказать одно из них, как немедленно вам дают реплику еще более значительного осведомления. И при этом полузакрытые глаза чуть поблескивают.

Так и живем. То сведения с высот, то сведения из пропасти. Сегодня нашего китайца солдат остановил на базаре, схватил лошадь под уздцы и потребовал с него денег. Вчера один из наших «конвойных» остановил на дороге женщину и пытался потребовать с нее деньги. И в такой стране нас оставляют безоружными. Странно, что и Пржевальский имел неприятности именно в Хотане. Марко Поло осуждал нравы Хотана. Так и сидим на сундуках среди несказанного безобразия. Принесли базарное сведение, что даотай вводит в Хотане торговлю опиумом.

8 января.

Часть братии Будды занялась ссорами, и благословенный покинул их. Соседние жертвователи отшатнулись от сварливых, и они смирились и пришли к Будде, прося забыть все, не касаясь причин ссор, бывших между ними. Но Будда сказал: «Такое примирение будет непрочно. Напротив, бесстрашно обнажите все корни ссор и вражды вашей. Только тогда примирение будет действительно».

Отправляясь в Азию, не берите с собой много съестных припасов. Все имеется в достаточном количестве. Кашмирские агентства ничего не знают. Заставили нас везти с собою и муку, и рис. Пугали, что нет сахара. Заставили взять пищу для лошадей. Между тем все имеется, а для десяти дней пути через Каракорум не нужно много запасов. Только караван бессмысленно удлиняется!

10 января.

[Как же наше сознание обогатилось пребыванием] в Хотане? Становится еще раз ясным, что жизнь, подобная жизни Хотана, существовать не должна. Подумайте, жизнь ста тысяч людей превращена в беспросветную тьму. Из тьмы родятся болезни, пороки, ложь, предательство и невежество. У людей осталась одна торговля, мелкая, добываемая обманом и предательством. Понятие о качестве продукта умерло. Понятие о срочности работы погибло. Понятие о победе труда опустошено. Идет погрязание в слизи луж базара и взаимное удушение. Так продолжаться не может.

Лама, предупреждавший, что «китайцы иначе и не поступают», предсказывает еще одно обстоятельство. Он говорит: «Когда увидят они, что дальше идти нельзя в наглости и в жестокости, они будут уверять, что вообще ничего не было, что нам все только показалось, а они всегда были друзьями. Обратите внимание, они все передают устно, и запуганные беки откажутся от всего ими виденного и слышанного. Единственное доказательство – это расписка в отнятии оружия».

Вы, строители нового Китая, уберите скорее «зубров». Место им – в зоологическом саду. Молодые борцы, вас зовем!

Наш хотанский приятель Худайберды-бай рассказывает с юмором Востока о посещении им своего скупого приятеля: «Прихожу к нему, а он сидит и моет кучи серебряных монет, совершенно почерневших. Оказывается, он держит свое богатство в земле, а у нас земля такая, что серебро совершенно чернеет. Я и говорю ему: „Видишь, даже серебро чернеет, когда от людей спрятано. И лицо твое так же почернеет на том свете, если ты будешь бесполезно скрывать свои богатства“».

Это рассказ разумного Востока.

В двух днях пути от Хотана по течению Каракаша недавно найдены большие золотые россыпи. Тысячи золотоискателей, работавших по течению Керии, бросили там работы и устремились к Каракашу. Названо еще несколько золотоносных рек. Конечно, все это обрабатывается самым грубым способом. По естественным богатствам Синьцзян очень богатая провинция.

11 января.

Сенсация Хотана. Пришли базарные сведения об обеде, устроенном консулом советских республик в Кашгаре. Обсуждается на базарах, и шепчется сочувственно, и восторженно рассказывается. На обед были приглашены даотай, китайские власти, английский консул, купцы, а также многие из самых беднейших жителей. Места были распределены так, что даотай и английский консул оказались среди самых оборванных бедняков. То же произошло и с наибольшими богатеями города. Консул и его сотрудники, в простых костюмах, сами подавали блюда, меняли тарелки. Консул сказал: «Не правда ли, мы теперь не на службе, здесь мы все люди, мы все равны. Завтра вы будете начальником, даотаем, а сегодня мы люди равные». Судя по откликам в Хотане, впечатление получилось громадное, незабываемое. Так рассказывается на базаре. Не разобрать, где начинается народное творчество.

12 января.

Пришли письма из Америки. Через Кульджу от 5 ноября и через Ташкент от 1 декабря. Почти тот же срок, как в Ладакх из Нью-Йорка. Любимые друзья, читали с радостью о всех работах, о выставках, о лекциях, о школе, о пропаганде искусства в широких массах. Ведь все это так неотложно полезно для Америки. Вы приносите истинную радость в жизнь молодежи и зажигаете сердца.

Френсис пишет: «Мы получили письмо из Вашингтона, сообщающее, что резидент Кашмира писал правительству об инциденте, случившемся в Тангмарге, враждебно, но мы ответили, протестуя против недостойного отношения к нашей экспедиции во время ее пребывания там». Вот это вы не ладно делаете…

…Вы много играете в гольф, но не играйте человеческой совестью. Неужели Вы можете отрицать, что Вы не отвечаете на письма? Неужели Вы можете отрицать, что наши люди были избиты и поранены в Тангмарге? Неужели Вы можете отрицать, что шлем был сбит с головы сына моего Юрия и он сам случайно не был ранен стальной палкой? Неужели Вы можете отрицать, что телеграмма, подписанная мною, была составлена инспекторами полиции? Неужели Вы можете отрицать, что нам же, атакованным, пришлось заплатить полиции?

Неужели Вы можете отрицать, что среди нападавших в Тангмарге был шофер Вашего консульства? Неужели Вы будете отрицать, что, несмотря на все наши телеграммы и находясь в часе езды от места происшествия, Вы в течение шести часов не нашли нужным оградить достоинство экспедиции? Неужели можете отрицать, что письмо от Генерального консула Соединенных Штатов Америки было брошено… на стол с замечанием, что оно его не интересует?

Давно замечено, что при распаде империй именно на окраинах появляются чиновники, усиленно подрывающие центральную власть. Мы три раза жили в Лондоне, мы видели и знаем, какова там жизнь интеллигентной молодежи и лучшей части трудящихся. Должна существовать хотя бы примитивная справедливость. Со стороны лорда Литтона и его семьи мы встретили культурное отношение, и это нужно сказать. Поведение Ди-Вуу и его подчиненных было высоко недостойным, и это нужно сказать… Ди-Вуу называл американского путешественника Баррета «Ужасная ерунда» и говорил, что будет очень рад, когда Рузвельты уберутся с его территории.

Вообще отношение к приезжающим из Америки очень плохое; достаточно вспомнить подробности более чем странного следствия по поводу «гибели» молодого, полного сил американца Ленгдона в прошлом году. Подробности этого возмутительного случая знают англичане, спутники Ленгдона. Как возмущались бы наши английские друзья!

Слышали о каких-то гигантских статуях в Центральной Азии. Трудно распознать, может быть, это известные статуи в Бамиане[412] – полуразрушенном городе между Кабулом и Балхом. Высота одной из них достигает 170 футов. Одни считают их всецело буддистского происхождения, другие же видят в них самую глубокую древность. Такая же неясность, как и относительно каменных гигантов на острове Пасхи.

Наш китаец совершенно оскорблен властями. Не хочет более возвращаться в Китай. Мечтает о Тибете или о России. Вывесил на воротах какое-то огромное яркое (черное и красное) объявление. В переводе оно значит: «Американский художественный офицер Ло воспрещает входить во двор не имеющим дела». Оказывается, Ло значит «Рерих»! Ло – по-китайски «набат».

В Хотане был ночной пожар. [Местные жители] приписали его худому обращению властей с хорошими гостями.

13 января.

Пришла телеграмма: «Вашингтон принимает необходимые меры». Но оружие все унесено, а без оружия я не выхожу на этюды в чужих странах. Имею много опыта и оснований к этому. Не только люди, но и одичалые псы научили этому обычаю. Разве не нагло – игнорировать все американские бумаги и лишать всех средств защиты? Были всякие случаи притеснения экспедиции, но такой акт в литературе неизвестен. Возлагаю на правительство Китайской республики ответственность.

15 января.

Пришла телеграмма из Америки, так исковерканная, что никакого смысла понять невозможно. Невидимые друзья с базара принесли весть о крупной ссоре между даотаем и амбанем.

И даже дни кажущегося бездействия полны знаками. Вот замечательный ларчик. Вот сведения о Севере. Вот сведения о монастыре около Кульджи. И там Майтрейя. Вот сведения о том, что часто правитель области Китая просто не признает денег своего предшественника. И люди не знают, [в какой валюте] держать деньги. Из будней рассуждение восходит к проблемам общественного строя. Бывают времена, называемые «шар событий», когда всякое обстоятельство подкатывается все к одному и тому же общественному концу. Уже семнадцать лет наблюдаем некое зеркало, и отражения его неизменно являют звенья одной спешащей эволюции. Между могилой отходящего и между колыбелью грядущего электроны несказуемой энергии собирают новообразования. И живописец – затворник горных обителей уверенно изображает битву и победу Майтрейи. Уверенно наносит черты и отличия наступающих и признаки уходящих. И спокойно неоспоримо подписывает посвящение: «Почитание владыке закона, славному владыке северной Шамбалы». В БурханБулате будет храм Шамбалы.

17 января.

Власти углубляют преступность свою. Амбань начал вскрывать пакеты, нам адресованные. Сегодня вскрыт пакет из шанхайского банка. Скажем ему: «Не забудьте, амбань, что именно статуя Свободы открывает путь в сердце Америки. Теперь весь Хотан знает о получении нами денег, а вы и даотай лишили нас всех средств самообороны».

Амбань сообщил, что есть приказ из Урумчи вскрывать все письма и отнять оружие, но что взамен оружия нам дадут стражу из солдат. Отвечаю ему, что мы не можем доверять их солдатам, ибо все они бегут лишь при виде одной нашей собаки. А между тем три года назад именно американская экспедиция должна была отстреливаться от нападения стаи овчарок. Ставлю на вид амбаню, что оружие, им захваченное, принадлежит американским учреждениям, но опять Америка совершенно игнорируется им.

Не успел амбань доехать до города, как в подтверждение моих замечаний о страже к нам прискакал секретарь от даотая, прося помочь в тяжком хирургическом случае: два ближайших телохранителя даотая стреляли друг в друга. Конечно, мы не хирурги. Оказывается, офицер стражи даотая крал вещи, другой стражник открыл это и в результате – два тяжко раненных. И вот из этих воров и убийц даотай хочет составить нашу стражу. Наш старик Пай Хань-чен говорит: «За вскрытие чужого письма в Китае прежде полагалось выколоть глаз и отрубить руку, но здесь не офицеры, а разбойники». Поучительно будет посмотреть, какова в Урумчи центральная власть всей провинции Синьцзян.

18 января.

Выпал первый снег. Е. И. кормит птиц. Масса пестрых птичек окружила ее. Индийцы часто кормят птиц в течение зимних месяцев.

19 января.

Получено письмо от английского консула в Кашгаре. Видимо, там начали хлопотать, чтобы мы могли выбраться из ужасного Хотана.

20 января.

Письмо от английского консула. Сообщает, что по ходатайству его и кашгарского даотая генерал-губернатор приглашает нас немедленно ехать в Кашгар. Посмотрим, как и когда известят нас здешние «правители».

К вечеру амбань через Худайберды-бая коротко уведомил, что получено от генерал-губернатора разрешение нам ехать на Кашгар. Даже приказы генерал-губернатора сообщаются через частную записку частного человека. Вот так организация: при первом свидании я говорил даотаю, что Акбар Великий называл путешественников лучшими послами его государства и всегда заботился об их добром отношении. Могу теперь сказать даотаю: «Вот, Ма Да-жень, три месяца вы деятельно создавали наше настроение, и я не скрывал от вас, что буду описывать все происходящее.

Конфуций заповедал, что на сделанное зло надо отвечать по справедливости. Китай – страна конфуцианства, и, по Конфуцию, я должен написать на вашем портрете: «Ма Да-жень – невежественный и жестокий дикарь». По учению Будды, «невежественность объявлена величайшим преступлением». И тот же мудрый Конфуций отверг всех восстающих против искусства и знания. Между тем все мы ехали с искренним желанием занести в записки, что власти республиканского Китая стали просвещеннее, нежели во времена упадка империи. И теперь опять пытливо будем всматриваться в глаза новых властей, не притаился ли у них за плечами невежественный Ма Да-жень?

Люди зашевелились. Сборы. Из всех сундуков лучшие – американские «белбер». Не погнулись на всех перевалах и не пропускают пыль. Лошадь вполне несет два сундука. Плохи кашмирские яхтаны.

Наш китаец ликует, он, видимо, боялся прямых эксцессов со стороны даотая. Теперь он признает, что его следование «обычаям» было излишне. Он заставил везти даотаю хлопушки в день окончания его нового дома. Он устраивал шествие с подарками, когда мы приехали в Хотан. Он без нашего желания возил карточки к новому амбаню. По результатам судя, все это было зря. Он же объясняет тем, что это не офицеры, а разбойники, но согласен, что эти обычаи надо оставить.

Как и можно было ожидать от невежественных властей Хотана, теперь они дают понять, что приказ генерал-губернатора пришел по их ходатайству. Они не знают, что в письме консула ясно изложен порядок получения приказа, и думают, что мы им поверим.

Мафа (повозка) от Хотана до Кашгара стоит 25 сар. Грузовая лошадь – 6 сар.

Из проявленных негативов очень многие и нужные оказались испорченными. Какие-то полосы и черные пятна. Еще в Индии нас предупреждали, что так называемые тропические пленки дают результаты очень плохие.

У нас все обычные фильмы благополучны, а «Кодак» тропические – все мутны, часто целая половина или белая, или черная. Очень хороша «Агфа».

Приходят местные бородачи потолковать о всякой всячине. Конечно, истинное намерение сразу не сказывается. Конечно, хотят слышать об обычаях новых русских. Соглашаются, что обычаи хороши, что все древние учения заповедали эти обычаи. Согласны, что все люди должны трудиться. Все хорошо, и чай пьется в согласии, но вот один тащит из-за пазухи номер лондонской английской газеты с перепечаткой рисунка из московского «Безбожника». Аллаху там тоже досталось.

Бородач «наивно» спрашивает: «А ведь, кажется, это Аллах?» Конечно, не скроешь. И конец беседы выходит кислый: «Мы ведь Ленина не трогаем, даже хвалим, а зачем они нашего Аллаха обижают? Да и знают ли они весь Коран? Можно ли все ошибки приписать Корану? Пусть не обижают нас, мусульман. Нас много, а он хотел, чтобы всем хорошо жить было». Вовремя Молдаван достал газетку, и четко отпечатали в Лондоне клише. А рисунок-то к тому же не из важных и вовсе не убедительный. Угрюмо ушли бородачи…

В Каире около наполеоновских ядер, торчавших в стене мечети, я спросил проводника: «Отчего вы не уберете эти следы варварства?» Было отвечено: «Мы будем хранить этих свидетелей варварства Европы». Сколько таких меморий сохранит Восток! Ничто не забыто. Пряжа мира должна быть начата вновь.

Там опять пришел человек. Хочет говорить. «Откуда?»– «Не сказал». – «Кто такой?» – «Видимо, лама». – «О чем говорить?» – «О свободе, о приходе Шамбалы». – «Ну веди сюда». – «Скажи тибетского чаю дать». И опять нежданный друг несет новую пряжу радости.

Представитель японских газет был спрошен: «Применяются ли в Японии телесные наказания для детей?» И ответ был отрицательный, как и подобает великой стране. Действительно, справедливы ли многие нападки на Японию? Мужество и честь самураев, воинов; героизм и самоотверженность женщины; углубленный труд рабочего и земледельца придают несомненное очарование Ниппону. С японцами у меня никогда не было столкновений. Наоборот, являлись чуткие японские друзья. Вспоминаю мои давние статьи о Японии. Не откажусь, но даже усилю многое сказанное.

Елисеев рассказывал о методах учения в японских монастырях. Очень замечательно. Неожиданные вопросы и требования, чтобы в ответе была наименьшая примесь личного. Стоит живым эпизод японской драмы: убийцы крадутся убить царевича. В безысходности кормилица подменяет царевича своим ребенком. Потрясающе тонка экспрессия ее холодно-официального плача над предполагаемым царевичем, когда ее материнское сердце разрывается от горя.

«Дао дэ цзин» указывает: «Мудрец ставит свою личность на последний план, и тем не менее она оказывается на первом месте. Он относится к своей личности как бы к чужой для него, и тем не менее личность его сохраняется. Не потому ли осуществляются его главные цели, что у него нет личных и частных целей? Он свободен от самовыставления, и поэтому он светит. Он свободен от самоутверждения, и потому его отличают.

Он свободен от самовосхваления, и потому признаны заслуги его. Он свободен от самодовольства, и потому он пользуется превосходством. И потому, что он настолько свободен от всякого состязания, никто в мире не способен состязаться с ним. Тот, кто обладает свойствами Дао, подобен ребенку. Ядовитые насекомые не будут жалить его. Дикие звери не будут бросаться на него; хищные птицы не станут поражать его».

Будда заповедует: «Углубленностью, добродетелью и чистотой мудрый человек делает из себя остров, который никакими наводнениями не может быть затоплен» (Уданаварга).

23 января.

Наш китаец и лама, видимо, хорошо знают известный сорт китайских властей. Все сбывается по их «пророчествам». Власти повторно уверяют в своей дружбе и все случившееся сваливают на генерал-губернатора Синьцзянской провинции. Конечно, мы уверены, что старик начальник области или дуту ни о чем не знают. Теперь у властей забота, под каким предлогом вернуть нам арестованное оружие, чтобы свести все к неуловимому устному изложению и сказать: «Все бывшее – это фантазия путешественников». За три месяца мы прошли отличную школу. Кое-что из пройденного нами курса остается все-таки неясным.

Например, для чего власти всячески препятствовали нашим сношениям с Америкой и вернули неотправленные телеграммы, тогда как всем известно, что через Кашгар и через английского и русского консула всегда можно сноситься? Местные люди нас сразу предупреждали не верить властям. И на наш вопрос «почему?», ибо мы ничего худого не сделали, местные бородачи твердили: «А потому, что они дураки». Но ведь и в действиях отъявленного глупца есть же какой-то, хотя бы извращенный, смысл. Значит, здесь скрывается не одна гдупость, а также и преступность.

Пришла телеграмма из Нью-Йорка: «Министр Америки действует».

Кончим страницей того Китая, который мы не видели. «Наконец желтый повелитель, Солнце Неба, победил дракона земли и мрака. Но гигант в своей агонии ударил головою в солнечный свод и разбил на куски купол голубого нефрита. Звезды потеряли гнезда свои, и луна блуждала без цели посреди раскинутых осколков ночи. В отчаянии повелитель повсюду искал, кто бы мог восстановить небеса. Он не напрасно искал. Из восточного моря поднялась владычица, божественная Ниука, сверкающая в своем доспехе пламени. Она спаяла пять цветов радуги в своем волшебном горне и восстановила небеса». Так помнит Дао.

Не забудем цветочную пыль Японии, которую мы еще не видали: Камио[413], владычица Нары, пела: «Если я сорву тебя, моя рука тебя осквернит, о цветок! Таким, каким вижу тебя на груди луга, таким я посвящаю тебя буддам прошлого, настоящего и будущего».

И еще страница истинного Востока, посвященная Матери Мира: «Покрывшая лик свой. Соткавшая пряжу дальних миров. Посланница несказанного. Повелительница неуловленного. Дательница неповторенного!

Твоим приказом океан замолкает и вихри черты невидимых знаков наносят… Она, лик покрывшая, встанет на страже одна, в сиянии знаков. И никто не взойдет на вершину. Никто не увидит сияние двенадцатизначника[414] ее мощи. Из спиралей света знак соткала сама в молчании. Она водительница идущих на подвиг. Четыре угла, знак Утверждения, явлен ею напутствием решившимся…

Приказ безмолвный, всепроникающий, неотменный, неделимый, неотвергаемый, ослепительный, щедрый, неописуемый, неповторяемый, неповрежденный, неизреченный, безвременный, неотложный, зажигающий, явленный в молнии»[415].