13-06-27, Дневники участников Тибетской экспедиции

13/VI Взыскание за кражу лошади. Китайский обычай. Стечение больных. Белый дом. Необходимость в экономии медикаментов.

ЕИР

Всякий, кто мог наблюдать человеческие ауры, может видеть живую игру световых излучений. На принципе этого космического потока основано построение разумного действия. Каждая мертвенность относится к продуктам тьмы. Где волны Света, где обмен живых искр, там луч Наш. Учение Мое может раскрыть волны испытуемой Акаши. Приветствуйте радость искр. Не изменчивость, но углубление задания. Являя Нашу волю, можете лишь приближаться. Мое желание охранить красоту духа. Каждое движение можно обратить в удачу для духа. Каждое движение можно обратить в удачу для духа. Мне хочется доставить вам некоторые удобства. Делайте, как хочется, и спокойствие рассматривайте, как нужное действие. Соявление Наших планов освобождает вас от обычности. В час криков и убийств посылаю вам улыбку. Ярко сверкает Наш Указ (34?) народы толпятся. Можно и дневник У. приобрести за тысячу долл. для книг. Учитель идет на башню — довольно.

КНР

С утра жаркий день. Нань-Шань в тумане. Вчера мы слышали о случае, характерном для Китая. Несколько китайцев увели лошадь из становища монголов-кочевников около Анси, пригнали ее сюда и напились. Мачен отобрал лошадь и возложил на китайцев административное взыскание: работать некоторое время в его ставке - пасти скот и исполнять другие его поручения. Китайская администрация вообще привыкла, видимо, работать более на собственные нужды, чем на государственные. Опять приезжали больные из дальних юрт, монголы и китайцы, с самыми разнообразными заболеваниями: венерическими, нервными (паралич лицевого нерва), глазными, сердечными и ревматизмом.

Вечером вчетвером ездили верхом версты за три осматривать так называемый здесь "белый дом", расположенный на возвышенности, вблизи цепи гор. Это старая дунганская крепость, по-видимому, времен дунганских восстаний 60-х годов прошлого столетия, окруженная хорошо сохранившимся рвом; сохранилась и часть стен с бойницами. К ней, по-видимому, в недавнее время был пристроен китайский дом, обнесенный стенами; имеются зеленые насаждения и засеянные участки земли. Это владение Мачена, его хутор, где живут китайцы-работники; сам же он со стадами кочует в юртах. Многочисленность больных - главным образом хроников, - приходящих за медицинской помощью, наводит нас на мысль о необходимости бережливого расходования медикаментов, особенно ввиду медленного продвижения в этих местностях и предстоящего дальнего пути - от урочища Шибочен до Лхасы осталась половина всего пути, то есть еще около тысячи пятисот верст. К тому же необходимая в дальнейшем стоянка на Шараголе тоже принесет немало пациентов. Ведь на Шараголе нам придется простоять по разным соображениям не менее чем до начала августа.

ПКП

13 июня 1927. Сегодня Е.И. прочла мне и доктору* (* Константин Николаевич Рябинин, доктор экспедиции) из своей тетрадки слова Учителя, в которых дается нам совет вести дневник путевых записей нашей Миссии. Прежде я несколько раз пробовал писать дневник, но скоро терял интерес к этому занятию; начну писать опять.

Сегодня исполнилось ровно два месяца со дня выезда нашего из Урги. Помню, день 13го апреля был ясным, солнечным, одним из первых весенних дней Северной Монголии. Отъезд наш был назначен на 10 ч. утра, но вследствие небрежного отношения к исполнению необходимых формальностей со стороны Советского Торгового Представительства, у которого мы взяли машины для нашего каравана, отъезд наш задержался почти до 3х часов дня. Наконец, благодаря любезности Монгольского Правительства и некоторых членов Ученого Комитета МНР, все недоразумения были улажены, и, после непродолжительной остановки в таможне, мы оставили пыльный город, миновали мост через Толу и выехали в просторы Монголии. Некоторое время нас провожали на отдельном моторе М.М. и З.Г. Лихтманы ** (** Лихтман Морис и Лихтман (Фосдик) Зинаида). У местечка Цзаин Шаби все автомобили остановились, и здесь мы простились с Лихтманами. Зинаида Григорьевна просила меня особенно заботиться о Е.И. На другой день Лихтманы должны были вылететь на аэроплане в Верхнеудинск.

Дорог в Монголии нет, но почва почти всюду каменистая и местность ровная. Поэтому даже для автомобилей нет серьезных препятствий. Всего расстояния от Урги до монастыря Юм Бейсе, на юго-западе, считается около 700 километров, и мы покрыли это расстояние в 11 дней. По дороге часты были поломки вследствие изношенности машин. Лучшей машиной для Монголии признан «додж», как наиболее выносливый. Только карессери автомобиля здесь оковывают железными обручами и укрепляют поперечными болтами. Ехать было немного холодно, местами еще лежал снег. Но в общем дорога доставляла много удовольствия: чистый воздух, необозримые просторы Монголии и ночная синева неба, всегда безоблачного, вносили много свежести в мой утомленный мозг.

Шоферами наших машин оказались не совсем привлекательные люди, за исключением одного, по фамилии Зейтман. В шоферы гобийского транспорта попадают большей частью люди с авантюристическими наклонностями и психологией американского ковбоя.

Качества эти порою действительно необходимы в местных условиях работы среди безграничных пустынь, поросших колючками саксаула и населенных бандитами, одетыми в традиционную китайскую синюю одежду и вооруженными русскими трехлинейными винтовками и японскими карабинами.

Но, так или иначе, на одиннадцатый день мы, поднявшись на гребень пятого или шестого песчаного перевала, увидели внизу под собой беспорядочную кучу жилых строений, похожих на расстоянии на ласточкины гнезда — это был монастырь Юм Бейсе. Здесь нас встретил агент Советского Торгового Представительства и проводил в долину, указав удобное для стоянки место. Всего провели мы в Юм Бейсе пять дней, собирая верблюжий караван, ибо, как показала предыдущая дорога, дальше идти на автомобилях было невозможно. Перед нами на юг расстилалась необозримая Гоби, или Шамо, что в переводе на русский значит «Море песка»; и действительно, даль волновалась перекатами песчаных барханов желтовато-серых тонов, очень похожая на слегка взволнованное зимнее море. На второй день стоянки над нами пронесся бешеный ураган, засыпавший нас тучей песка и довольно крупной гальки. Наша столовая палатка-зонтик была вывернута наизнанку и несколько пострадала, моя палатка была вовсе опрокинута из-за плохо укрепленных гвоздей по углам. Пришлось перенести лагерь в другое место под защиту горных отрогов.

Наконец, караван был составлен в количестве 40 животных, из которых часть пошла под верх для членов Миссии и служащих.

Для того, чтобы удобнее устроиться на качающейся спине верблюда, к грузовому седлу привязываются с боков чемоданы, а сверху кладутся разные мягкие вещи и подушки. Пассажир садится на всю эту кладь и чувствует себя чем-то вроде китайского богдыхана или, во всяком случае, очень торжественно и натянуто.

Я и Ю.Н. ехали, как и караванщики-монголы, верхом, на специальных верховых верблюжьих седлах. Специальность этих седел заключается, главным образом, в том, чтобы дать всаднику почувствовать всю разницу между ездой на коне и на верблюде. В общем, сидение верхом на верблюде мало чем отличается от сидения верхом на качающемся заборе.

Верблюды были наняты в местном монастыре, и проводниками пошли ламы под начальством монастырского нирвы, т.е. заведующего хозяйством. Местные монголы очень грязны, невежественны и суеверны. Для них пустыня таит в себе всевозможные ужасы. Во время наших остановок на ночлег нельзя было добиться у проводников названия данной местности — по их поверью, если громко произнести название места, где мы сейчас стоим, пустыня может услышать, и может случиться несчастье.

Весь переход через Центральную Гоби происходил пересеченной местностью — невысокие горные хребты тянулись с востока на запад, почти наполовину засыпанные желтым песком с примесью мелкого черного щебня. Дорога шла обычно вверх по высохшему руслу ручья до его истоков, чтобы потом спуститься по другому руслу на противоположную сторону хребта. Иногда гребень хребта был разрезан узким ущельем, обнажавшим монолиты базальтов и вулканического туфа.

Караван наш был разделен на три эшелона: первым шел грузовой эшелон, за ним эшелон членов Миссии с вооруженной охраной и затем опять грузовой. Вооружение наше состояло из 8 карабинов Маузера, двух русских винтовок, одного автоматического пистолета Маузер у Ю.Н. и нескольких револьверов разных систем. Переход через Центральную Гоби до урочища Шибочен мы совершили в 22 дня. Некоторые местности считались опасными в смысле возможности разбойного нападения: местами еще бродили остатки шаек Чжа-ламы, терроризировавшего одно время все караванные пути между Тибетом и Монголией. Сам Чжа-лама был убит в своем «городе» в 1923 году начальником монгольского экспедиционного отряда, высланного из Кобдо специально для ликвидации разбойной шайки. Начальник монгольского отряда явился в резиденцию Чжа-ламы под видом торговца контрабандным оружием и, подавая бандиту хадак, выстрелил ему в сердце из небольшого браунинга, спрятанного под хадаком.

Одну из ночных стоянок мы провели у самого «города» Чжал-амы — его бывшей резиденции. «Город» этот представляет собою небольшое укрепление, обнесенное невысокой земляной стеной, и построен в смешанном сартско-китайском стиле.

Проходя эти места, мы с Ю.Н. несли ночную охрану лагеря, сменяясь по половине ночи.

Но если опасный район мы прошли спокойно, то в безопасном месте, в урочище Шара Хулусун, нам пришлось провести 2 часа под ружьем. Вечером, когда были уже зажжены огни, вдруг с противоположного берега ручья раздался винтовочный выстрел, и затем прибежал проводник-монгол с сообщением, что стрелял какой-то неизвестный всадник в направлении их палатки. Немедленно весь конвой был приведен в боевую готовность и выслана вперед разведка, которая после продолжительного отсутствия вернулась с сообщением, что на другой берег ручья прибыл торговый караван и что стрелял начальник каравана — китаец с целью выяснить, находятся ли в палатке мирные люди или разбойники... Странная логика у этих китайцев!

В Шара Хулусуне мы провели 2 дня, чтобы дать нашим верблюдам немного отдохнуть после тяжелого пустынного перехода. Урочище это представляет собою горный оазис с тенистыми деревьями и прозрачным ключом, воды которого не достигают долины: песок пустыни и неумолимое солнце иссушают их до капли уже в полуверсте от источника. За эти 2 дня мы успели познакомиться с китайским караваном, где оказался служащий русский татарин из бывших солдат белых армий. Он сообщил нам, что караван их идет из Тяньцзиня в Синьцзян с грузом чая и разной мелочи и что в пути они уже шестой месяц. У этого татарина Ю.Н., большой любитель шоколада, купил целый мешок шоколадных конфект почтенного возраста и твердых, как щебень пустыни. Отдохнув в Шара Хулусуне, мы двинулись в дальнейший путь. Дорога лежала через китайский город Аньсичжоу, но Н.К., знавший обычаи китайцев еще со времени их хотанских неприятностей во время путешествия по Синьцзяну в 1925 году, предпочел пройти несколько восточнее города, что мы и совершили вполне благополучно. Первый день пути за Аньси стояла страшная жара, и Е.И. чувствовала себя совсем неважно.

На четвертый день мы достигли урочища Шибочен в автономной области Кукунор, населенной монголами и находящейся под управлением Мачитажена — сининского амбаня. Это урочище расположено у подножия хребта Наньшань, снежные вершины которого далеко видны.

После недельного отдыха в Шибочене я выехал в Сучжоу, где должен был встретить нашего сотрудника Кордашевского , как было с ним условлено.

Дорога в Сучжоу идет такой же пустыней, поросшей кочками жесткой травы и колючего кустарника. Только в местах, где вода, посажены ряды японских тополей для защиты посевов от знойного солнца — тут живут люди. Вода здесь попадается довольно часто — на юговостоке снежные вершины Наньшаня.

Кордашевского в Сучжоу не оказалось. Отправил телеграммы в Америку и консулам в Тяньцзинь и Пекин, а также оставил у почтмейстера письмо для Кордашевского и выехал обратно в лагерь.

Из Сучжоу отправил почтой книгу «Община» в Тяньцзинь, брату;* (* Портнягин Михаил Константинович, состоял в переписке с Музеем Рериха в Нью-Йорке) для него это будет ценным приобретением.